История как фактор региональной идентичности. Региональная идентичность в современной россии

Весьма важной проблемой регионализации общественной жизни является вопрос о том, как этот процесс осознается в границах самого региона, в контексте так называемого регионального самосознания, которое нередко служит синонимом термина «региональная идентичность».

Понятие «идентичность» имеет множество значений. Исследователи отмечают, что ни одно из психологических понятий не страдает такой неопределенностью, как данный феномен. Сложность изучения идентичности определяется тем, что она несет в себе два фундаментально различных значения: с одной стороны, идентичность есть абсолютная одинаковость, единообразие и тождество, с другой — определенность, т.е. условие или факт того, что человек или вещь есть сама по себе, и ничто другое.

В широком смысле понятие «идентификация» означает «самоопределение», «самоотождествление» индивидов и групп в социуме.

Согласно Психологическому словарю, под идентичностью следует понимать:

1) свойство сущности или явления, для которого характерно совпадение, тождественность с одним или несколькими другими реальными или абстрактными сущностями или явлениями по основным или общим признакам;

2) совокупность самобытных характерных особенностей человека, составляющих личность индивида — индивидуальность;

3) самоидентичность — самосознание, понимание своей самобытности, неповторимости, отличия от других субъектов, субъективный эквивалент;

4) отношения, устанавливаемые при психологической идентификации.

Заслуга первоначальной разработки категории «идентичность» принадлежит 3. Фрейду. Идентичность он понимал как частный внутренний мир, эмоциональные силы человека, внутреннюю непрерывность и тождественность личности, основанную на восприятии себя во времени и пространстве. Ключевым в становлении идентичности является отождествление индивида с «другим» (авторитетом). Фрейд выделял два равнозначных процесса в развитии идентичности: биологический и социальный. Биологический заключается в становлении иерархичной структуры живых органических систем в жизненном пространстве. Социальный процесс описывает образование групп из организмов, которые существуют в определенном географическом, историческом и культурном пространстве.

Детальная разработка феномена идентичности была предпринята Э. Эриксоном. Американский психолог рассматривал идентичность как итоговое, интегрирующее свойство личности, формирующееся на протяжении всей жизни и проходящее ряд стадий.

По Эриксону, идентичность имеет многоуровневую структуру, включающую:

Индивидуальный уровень, где идентичность — это результат осознания человеком собственной временной протяженности, т.е. ощущение себя неизменным независимо от ситуации;

Личностный уровень, где человек ощущает собственную уникальность и выделяет тождественность самому себе, признание другими;

Социальный уровень, где человек выражает солидарность с социальными, групповыми идеалами и стандартами, воспринимает свое прошлое и будущее как единое целое.

Идеи Эриксона об изменчивости идентичности на протяжении всей жизни были восприняты различными философскими, социологическими и психологическими школами, которые предприняли попытки выделения структурных компонентов его концепции.

Во второй половине XX в. благодаря работам Ч. Тейлора, Э. Гидденса, Ю. Хабермаса и др. термин «идентичность» входит в научную, а затем и публицистическую лексику. С тех пор феномен идентичности исследуется с позиций разных теоретических подходов — от социального конструктивизма до инструментализма, утверждающего, что в основе возникновения и сохранения самосознания личности/группы лежат «объективные» интересы.

В первом случае идентичность анализируется преимущественно в терминах дискурса, риторики или идеологии. В центре внимания — роль интеллектуалов, политиков и других акторов, социально конструирующих идентичности, а сами идентичности рассматриваются как произвольные и случайные исторические продукты.

Так, основатель символического интеракционизма Дж. Мид определяет идентичность как синтез истории общества и биографии конкретной личности, как способность человека воспринимать свое поведение и жизнь в качестве связанного и единого целого. Рассматривая проблему соотношения личных и социальных начал в человеке, он выделяет осознаваемую и неосознаваемую идентичности. Первая базируется на нормах, привычках, ритуалах. Это неосознанно принятый человеком комплекс ожиданий, поступающих от социальной группы, к которой он принадлежит. Осознаваемая идентичность возникает тогда, когда человек начинает размышлять о себе и своем поведении. Однако осознаваемая идентичность не означает автономии личности от социума, так как она формируется под его воздействием. В то же время наличие осознаваемой идентичности подразумевает момент относительной свободы личности, так как человек перестает следовать обычной схеме действий и начинает думать о цели и тактике своего поведения.

В рамках когнитивистского направления разрабатывались и такие социально-психологические концепции, как теория социальной идентичности Г. Тэджфела и теория самокатегоризации Дж. Тернера. Особое внимание здесь уделяется анализу соотношения личностной и социальной идентичностей. Процесс актуализации той или иной идентичности определяется мотивацией индивида, ориентированной на достижение им позитивной самооценки. Основным критерием различия между личностной и социальной идентичностью являются функции, выполняемые каждой из них. По мнению сторонников теории социальной идентичности, личностная идентичность связана с осознанием человеком своего отличия от других, а социальная — сходства с некоторыми из них. Большое внимание сторонники теории социальной идентичности уделяют роли эмоционального компонента. Согласно мотивационному утверждению, принятие человеком той или иной социальной идентичности оказывает влияние на его самооценку. В частности, принятие человеком позитивно оцениваемой социальной идентичности способствует поддержанию его высокой самооценки, и наоборот.

Между личностной и социальной подструктурами имеют место противоречия; достижение баланса свидетельствует о благополучном развитии личности, неразрешенные противоречия и конфликты приводят к кризису идентичности.

Детальное описание механизма формирования идентичности как субъективной реальности содержится в теории социального конструирования П. Бергера и Т. Лукмана. Согласно авторам, субъект конструирования является одновременно и его объектом. Акцентирование этих двух проявлений идентичности важно потому, что они взаимно переплетаются и влияют друг на друга. С усложнением социальной структуры растет множественность идентичностей. Конкуренция идентичностей в индустриальном обществе увеличивает возможности индивида по их выбору и использованию в качестве ролей.

Ю. Хабермас понимает личностную и социальную идентичность как два измерения, в которых реализуется идентичность, возникающая в балансе между личностной и социальной идентичностью. Установление и поддержание этого баланса происходит с помощью техник взаимодействия, среди которых исключительное значение отводится языку. Во взаимодействии человек проясняет свою идентичность, стремясь соответствовать нормативным ожиданиям партнера, но в то же время стремится к выражению своей неповторимости.

Новизна в интерпретации идентичности в конце XX в. была связана преимущественно с социальным контекстом. В современном обществе, где классовые различия ослабевают, а культурные традиции исчезают (чему во многом способствует глобализация), основой коллективной мобилизации становятся групповые особенности, связанные со спецификой жизненного уклада. Речь идет о группах, образуемых на основе разных интересов, которые возникают в зависимости от различных критериев дифференциации. На первый план выступают региональные, культурные, конфессиональные, стилевые лояльности. В соответствии с новыми типами лояльности формируются новые типы идентичности.

Особо следует выделить исследования британского социолога Э. Гидденса, представившего одну из наиболее содержательных концепций места идентичности в современной культуре. Его работа «Модерн и самоидентичность» описывает идентичность и самоидентичность как явления современной культуры. По Гидценсу, структура идентичности имеет два полюса. Один из них — это конформизм (приспосабливаемость), другой — замкнутость на себя. Между полюсами есть несколько уровней: «1) унификация — фрагментация; 2) беспомощность — овладевание; 3) авторитарность — неопределенность; 4) личные потребности — рыночный индивид. На каждом уровне возможны патологические формы развития: 1) традиционализм — конформизм; 2) всемогущество — отчуждение; 3) догматизм — радикальное сомнение; 4) нарциссизм — полное растворение в мире товаров».

Таким образом, идентичность в психологии — постоянное Я человека, внутреннее, субъективное понятие о себе. В социальных науках идентичность рассматривается как одна из форм социализации личности, как результат взаимодействия индивида с другими людьми и усвоения выработанного в процессе социального взаимодействия опыта. Социально-психологические концепции различают социальную и личностную идентичности.

Территориальная идентичность

Если идентичность является традиционным объектом исследования социологии и психологии, то ее территориальный аспект довольно долго оставался без внимания. Разработка понятия «территориальная идентичность» тесно связана с понятием «территориальная общность».

Территориальная общность наряду с другими общностями (этническими, профессиональными, конфессиональными, социогендерными, демографическими и иными) занимает одно из главных мест в социальной структуре. Она выступает одним из субъектов общественных отношений и, следовательно, может быть рассмотрена в качестве пространственно-образующей структуры социального пространства, поскольку фиксирует принадлежность людей к неодинаково развитым территориям и закрепляет их за различного рода поселениями. Территориальная общность складывается и существует как относительно замкнутое, обособленное в пространстве социальное образование, где действуют свои культурные ценности, формируется определенный тип отношений между людьми. Она производит отбор соответствующих ее интересам смысложизненных, коллективистских ценностей и интересов личности, транслируя их в дальнейшем на уровень общества, и выполняет ряд иных функций, обеспечивающих в конечном итоге мотивацию деятельности включенных в нее членов общества. В отличие от специализированных объединений людей (учебных, конфессиональных и пр.), территориальная общность выступает как сфера целостного воспроизводства личности, являясь гарантом сохранения личности, а личность, в свою очередь, — условием функционирования общности. Кроме того, территориальная общность отражает связь между неоднородными территориальными и социальными аспектами развития условий жизнедеятельности различных социальных групп, наполняющих социальное пространство.

Исследователи полагают, что понятия «регион», «общность» и «территориальная общность» необходимо разграничивать. Регион обладает социально-пространственной общностью организации проживающего в его рамках носителя, он выступает «системой, обеспечивающей сущностные функции человеческого бытия на уровне устойчивого, относительно самостоятельного образования». Формирование коллективного интереса, отражающего уже общие черты социального положения отдельных индивидов, происходит в социальных общностях. Общность должна иметь какое-то цементирующее начало — им может быть территория. Занятие территории людьми, установление границ характеризуют начало социальной жизни, ограничение свободы передвижения, определение своего места человеком. Формируется специфическое объединение — территориальная общность, имеющая одинаковое отношение к определенной территории и характеризующаяся системой экономических, технико-технологических и социальных связей между людьми, выделяющих ее в качестве относительно самостоятельной единицы пространственной организации жизнедеятельности.

В целом можно говорить о двух трактовках понятия «территориальная общность». Сторонники первой считают, что территориальная общность — это относительно маленькое сообщество, территориально-административное образование. Вторые рассматривают территориальное сообщество в качестве достаточно крупного региона, не имеющего под собой институционального происхождения. Формирование таких общностей связано, как правило, с определенной территорией, климатом, типом хозяйственной деятельности, отношением с центром и «местным патриотизмом»; у населения вырабатывается особое представление о себе, своих отношениях во внутренней и внешней жизни.

Я. Щепаньский выводит понятие территориальной общности из более широкого понятия социальной совокупности, которую он рассматривает как «объединение людей, в которых создана и сохраняется, хотя бы в течение короткого периода, определенная социальная связь». Территориальная общность понимается как «группа людей, члены которой связаны узами общих отношений к территории, на которой они проживают, и узами отношений, вытекающих из факта проживания на общей территории».

В изучении территориальных общностей можно условно выделить несколько подходов. С точки зрения философского подхода территориальная общность есть субъект общественного развития, испытывающий влияние всеобщего и специфического факторов. Так, еще Аристотель считал общность наиболее важным условием достижения блага всего общества.

Другой подход — социологический — основан на структурно-системной парадигме общественных процессов и противопоставлении ее парадигме феноменологической. Социологи изучали особенности территориальных общностей, механизмы взаимодействия, единства и многообразия их интересов. Исследовав социальные изменения эмпирическими методами, они пришли к выводу, что «выделение социальной общности в качестве центрального звена в предметной области социологии наилучшим образом отвечает объективному общественному требованию анализа субъекта общественных преобразований, его интереса и потребностей».

Сторонники культурологического подхода, характеризуя жизненный мир человека, представляют его как источник формирования личности, который концептуально соединяет человека с видами, возникшими раньше него, над которыми он не властен. События современной жизни так динамичны, что контролировать их существующими ныне культурными кодами невозможно. Это означает, что человек не в состоянии определить свое место в социальном пространстве, наполненном многообразием ценностей, культурных идентичностей и философий. Поскольку же «общность имеет устойчивость во времени, для индивида ее лучше освоить, чем сломать».

Следующий подход — географический. Проблема зависимости социального развития личности от особенностей территории проживания отмечалась еще в трудах Демокрита, позднее — Ш. Монтескьё, Г.Т. Бок ля, Э. Реклю, известных русских ученых С.М. Соловьева, В.О. Ключевского, Л.И. Мечникова, А.П. Щапова, идеи которых с различной степенью плодотворности уточнялись и детализировались в XX в. в теории этногенеза Л.Н. Гумилева, в географической теории К. Хаусхофера.

Анализ различных теоретических построений показывает, что большинство ученых увязывают формирование территориальной общности с тремя факторами: территорией (объединение людей внутри определенного географического ареала, формирующего условия жизнедеятельности), социальным взаимодействием (совокупность норм и правил поведения, которых должны придерживаться члены группы) и психо-культурной характеристикой, связанной с наличием прочных связей между индивидами или обязательств среди членов территориальной общности.

Совокупность этих факторов является источником формирования территориальной идентичности, подчеркивающей пространственную, хозяйственную и психологическую обособленность населения, т.е. наличие неких самостоятельных форм и типов жизнедеятельности, традиций, опыта, идеалов и символов, которые необходимо оберегать, защищать и развивать. Она служит важным фактором социальной и культурной активности населения территории, определяя свой стиль экономической и культурной жизни, специфическое развитие социальных институтов (семья, родство, взаимоотношения, управление) и структуры социального характера населения и мировоззрения.

Таким образом, территориальная идентичность понимается как переживаемые или осознаваемые смыслы системы территориальных общностей, формирующие осознание территориальной принадлежности индивида, его чувство причастности и нерасчлененности. Территориальная идентичность актуализируется через осознаваемые смыслы системы территориальных общностей, формирующих территориальную принадлежность индивида. Символы легко узнаваемы в представлениях масс о самих себе и, соответственно, быстро мобилизуются как самим населением, так и элитой. В них проявляются самоощущение и самоидентификация с общностью, порождающие сознание территориальной принадлежности индивида. Она формируется как результат двух процессов: объединения и различения. Чтобы идентифицировать территориальную общность, необходимо ее «определить» и «отделить» от других общностей. Стремление индивида идентифицировать себя с тем или иным сообществом возникает при разрушении традиционного уклада, где не актуализируется потребность самоопределения в системе социальных взаимосвязей. Территориальная идентичность является идеальной представленностью социального отождествления «Я — член территориальной общности». Данное отождествление обусловлено фиксированными в социальной позиции и биографическом опыте диспозициями, позволяющими воспринимать, оценивать и категоризировать социальные ситуации определенным образом. Эти диспозиции проявляются в поведении, коммуникации, эмоциональном отношении. Территориальная идентичность необходимо связана со специфическим пониманием территории, что происходит за счет переживания индивидом социокультурных обстоятельств и черт, характеризующих данную территориальную общность, как своих собственных.

Территориальная общность, к которой человек чувствует причастность, всегда будет ограничена конкретным место развитием (город, область, село или же достаточно обширное пространство — страна, регион, материк). Проблема соотношения различных уровней территориальной идентичности — макрорегиональной, национальной, этнической, региональной и локальной — является одной из самых сложных междисциплинарных проблем. Обычно человек ощущает себя жителем одновременно и своей страны, и одного из ее регионов, и конкретного населенного пункта. При этом эти разные уровни территориальной идентичности играют разную роль — подчиненную или господствующую. Некоторые идентичности могут быть «спящими» и активизируются лишь при определенных обстоятельствах, например в случае возникновения угрозы данной группе. Если же региональная идентичность выходит на первый план и превалирует над национальной, возникает опасность распада государства.

Рассматривая механизм формирования территориальной идентичности, Н.А. Шматко и Ю.Л. Качанов выделяют образ индивида «Я — член территориальной общности», который соотносится с образом Я и образами территориальной общности. То есть каждый член группы имеет представление о территориальной общности, к которой он принадлежит, и это представление он соотносит со своим образом, насколько тот соответствует данной общности. Характерной особенностью при идентификации личности является тот факт, что индивиды склонны минимизировать различия между членами одной и той же общности, максимально увеличивая воспринимаемые различия между разными общностями. Важно, что такая идентификация носит надэтнический характер и определяется не национальной, а территориальной принадлежностью, сообщающей в собственных глазах и глазах окружающих особенные социально, психологически и культурно значимые черты. П. Сорокин считал, что «из всех связей, которые соединяют людей... связи по местности являются самыми сильными. Одно и то же местожительство порождает в людях общность стремлений и интересов. Сходство в образе жизни, семейные связи, товарищеские отношения, созданные еще с детства, придают им общий характер, создающий живую связь. В итоге образуется группа, отмеченная колоритом данного места. Таковы в России типы “ярославца”, “помора”, “сибиряка” и т.п.».

Территориальные идентичности имеют особое значение в Российской Федерации, поскольку весь предшествующий ход исторического развития страны был связан с формированием на ее огромном пространстве территориальных общностей, заметно выделяющихся своей индивидуальностью, имеющих свою социокультурную специфику, территориальную идентичность. «Русская история есть по преимуществу история областей, разнообразных ассоциаций провинциальных масс народа», — писал А.П. Щапов. Областность, будучи коренным, непреходящим началом жизни народа, обусловила специфику русской истории. Она складывалась путем вольного, колонизационного самоустройства и саморазвития «на особой речной системе» или «на отдельном волоке», местного «разноплеменного историко-этнографического самообразования» и «вечевого самоуправления».

Субъективные условия выделения социально-территориальных локусов чрезвычайно сложны и многоплановы. Внешней формой выражения связи этих систем с особенностями территории является фиксация специфики хозяйственного занятия населения в эндо и экзоназваниях. Так, словом «помор» в начале XVIII — первой трети XX в. обозначалось население «по территориально-хозяйственному признаку: неземледельческое население сугубо беломорского побережья, основой хозяйства которого являются различные морские промыслы», Жители деревни Залывская Холмогорского уезда получили свое прозвище залывчана купора из-за развитого здесь купорного (бондарного) промысла. Население Придвинских уездов (Архангельского, Холмогорского) называло жителей Поважья (Шенкурский уезд) ваганами-водохлебами, так как «многие из них проводят большую часть лета на воде, нанимаясь в рабочие для сплава барок и плотов с верховьев Северной Двины и ее притоков».

Таким образом, проявлением территориальной идентичности может служить присущая индивиду иерархизированная система географических самоидентификаций, включающая такие уровни, как «локальная» идентификация (житель конкретного населенного пункта: села, станции, поселка, общины и т.п.), идентификация себя с определенной локальной субэтнической общностью (поморы, мезенцы, черепаны, ваганы, пошехонцы и т.д.) и регионом (житель Поморья, Приуралья, Сибири и т.д.). Данный фактор проявляется с различной интенсивностью, корреспондирует с определенным культурным содержанием и пр.

Главные виды территориальной идентичности — этническая и национальная — основываются на приобретенной в ходе социализации культуре и на лояльности государству. Они могут пребывать в гармонии, однако могут и конфликтовать между собой. Это связано с явлением множественной идентичности, которая возникает в результате взаимопроникновения культур, международной миграции и процессов глобализации. Например, смешанные браки порождают двойную или множественную идентичность в сознании индивида, разные идентичности могут мирно сосуществовать до тех пор, пока перед человеком не встанет вопрос о выборе одной из них.

Этническая идентичность

Разработка проблемы этнической идентичности тесно связана с анализом и теоретическими построениями центральной категории — термина «этничность».

Этническое самосознание не может существовать автономно, без соотнесенности, сравнения «себя» с «другими», поэтому в определенном смысле ощущение этнической идентичности есть фиксация различения «мы» — не «они». Эту особенность отмечают и современные западные антропологи, и отечественные этнологи, психологи, социологи. Так, по мысли Ф. Барта, «только факт постоянной дихотомии между членами (группы) и “внешними” позволяет определить общность и исследовать изменения культурных форм и содержаний». И.С. Кон обращает внимание на другую особенность этнической идентичности — на «три главные модальности» (психофизиологическую, личную, социальную идентичность), благодаря которым сходство между «нами» актуализируется в разнообразных формах, с различной степенью интенсивности.

Таким образом, можно согласиться с мнением Г.В. Старовойтовой, что этническая идентификация (этническое самосознание) — это «определенный слой общественного сознания, который ограничен рамками обыденного опыта, закрепленного в традициях и обычаях, и включает в себя непосредственное отражение практической деятельности, мораль и нормы обычного права, эстетические нормы и нравы, представление о своей этнической принадлежности в некоторой шкале, соотносящей данный этнос с другими».

Одними из основных эмпирических индикаторов национального самосознания являются:

1) этническая самоидентификация, включающая представление об этноконсолидирующих и этнодифференцирующих признаках;

2) национальный характер на уровне автостереотипов (например, русские о русских);

3) социокультурные установки, включающие представление и оценочные суждения относительно истории и отдельных элементов традиционной культуры (языка, ритуалов, традиций).

Выделяют несколько видов этнической идентичности:

Сознательная;

Полная;

Частичная (можно осознавать себя частью одного народа, а можно — одновременно двух и более народов, семей, профессиональных групп);

Непосредственная;

Опосредованная (осуществляется включенностью в соответствующую этническую общность — семья, социальные страты, субэтносы и т.д.).

Формирование этнической идентификации может произойти на основе или подражания (когда индивид осознанно или неосознанно копирует стереотипы поведения той этнической общности, в которой он живет), или принуждения (орудием принуждения могут стать традиции или ценностные ориентации общества), или свободного и осознанного выбора.

В процессе формирования этнической идентичности в зависимости от сочетания разных причин и условий складываются семь ее типов, отличающихся стойкими чертами и признаками:

1) нормальная идентичность — образ своего народа воспринимается как положительный, имеет место благоприятное отношение к его культуре, истории. Но потребность в идентификации с данной этнической группой зависит от типа личности и ситуации. Отклонения от «нормы» могут идти в направлении как нарастания этничности, так и ее снижения или даже угасания;

2) этноцентрическая идентичность — некритическое предпочтение какой-либо этнической группы и самоидентификация индивида с ней. При такой идентичности присутствуют элементы этноизоляционизма, замкнутости. В некоторых этнических группах элементы замкнутости детерминируются традиционными нормами, религиозными правилами, но изоляционизмом не сопровождаются;

3) этнодоминирующая этничность — этничность становится наиболее предпочтительной перед всеми другими видами идентичности (профессиональной, семейной). Такая идентичность обычно сопровождается признанием «права народа» выше прав человека, представлениями о превосходстве своего народа, дискриминационными установками в отношении других этнических групп, признанием правомерности этнических «чисток», стремлениями не смешиваться с другими этносами;

4) этнический фанатизм — абсолютное доминирование этнических интересов и целей сопровождается готовностью идти на любые жертвы и действия — крайняя форма агрессивной идентичности;

5) этническая индифферентность — возникает тогда, когда люди равнодушны к проблеме собственной этнической идентичности, к ценностям своего и других народов. Они не зависимы от норм и традиций собственной этнической группы, на их поведение не влияет ни собственная этническая принадлежность, ни этническая идентичность других;

6) этнонигилизм — представляет собой отрицание в форме космополитизма этничности, этнических ценностей. Возникает в связи с осознанием низкого статуса своей этнической группы, с признанием ее неравноценности по сравнению с другими. Следствие — избегание своей этничности;

7) амбивалентная этничность — явно не выраженная этническая идентичность, широко распространенная в смешанной этнической среде.

А.Г. Смирновой и И.Ю. Киселевым была предложена модель двух измерений этнической идентичности, так как индивид с разной степенью интенсивности может идентифицировать себя как с одной, так и одновременно с двумя этническими общностями.

Она включает четыре типа этнической идентичности, при которых связи с двумя группами могут сосуществовать относительно независимо друг от друга:

Моноэтническая идентичность со своей этнической группой. Она совпадает с официальной этнической принадлежностью;

Моноэтническая идентичность с другой этнической группой (измененная этническая идентичность). Возможна в случаях, когда в полиэтнических сообществах чужая группа рассматривается как имеющая более высокий экономический, социальный статус, чем своя. Конечным результатом идентификации с чужой группой является полная ассимиляция, т.е. принятие ее традиций, ценностей, норм, языка, вплоть до полного растворения индивида в ней;

Биэтническая идентичность — характеризуется наличием у индивида психологических особенностей обеих групп, обладает бикультурной компетентностью;

Маргинальная этническая идентичность. Такой идентичностью обладают индивиды, которые балансируют между двумя культурами, не овладев в должной мере ценностями и нормами ни одной из них.

Возможна также слабая, нечетко выраженная этническая идентичность или даже ее полное отсутствие — отрицание значимости этнической принадлежности. В противоположность этой тенденции существует космополитическая идентичность, когда индивид причисляет себя к широким наднациональным общностям — гражданам мира.

Процесс становления этнической идентичности связан с этапами психического развития ребенка. Традиционно выделяют три этапа. На первом этапе (6—7 лет) приобретаются первые знания о своей этнической принадлежности; наиболее значимыми на этом этапе являются семья и социальное окружение. Второй этап (8— 9 лет) связан с ограничением себя и своей этнической группы (выделяются основания идентификации — национальность родителей, место проживания, родной язык). Третий этап охватывает подростковый возраст, когда этническая идентичность формируется в полном объеме, ребенок отмечает уникальность истории, специфику бытовой культуры.

Существует иная периодизация становления этнической идентичности. И.А. Снежкова начальным этапом развития этнического самосознания считает десятилетний возраст. В этот период осознание детьми своей принадлежности еще нечеткое, этнические знания слабы. Формирование этнической идентификации происходит по принципу «Я такой же, как окружающие». В возрасте 11—15 лет (второй этап) есть осознанное отношение к своему этносу, формируются представления и оценки этнокультурных и этнопсихологических особенностей своей общности в сравнении с другими этническими группами. Формирование этнической идентичности происходит по принципу: «Я такой же, как мой народ». На третьем этапе (старший школьный возраст — 16—17 лет) укрепляется осознание своей этнической принадлежности, конструируется этническое мировоззрение. Идентификация осуществляется на основе формулы «Я — представитель своего народа».

Б.А. Вяткин и В Ю. Хотинец выделяют и четвертый этап (от 18 до 22 лет), являющийся решающим в развитии этнического самосознания, его упрочнении и закреплении.

Не вызывает сомнений, что для современного общества этнические проблемы являются одними из наиболее острых, а этничность стала фактором формирования широкого спектра политических ситуаций и процессов в самых различных регионах мира. В сущности, ее идеи и практика столь же глобальны, как и современное мировое развитие. Перед лицом во многом хаотических метаморфоз социальной среды у человека резко обостряется поиск стабильных оснований для своего бытия, потребность вновь ощутить себя частью целого, частью социальной общности. Одним из наиболее очевидных ответов на сложившуюся ситуацию переходного общества является идентификация себя с определенной этнической группой. Этническая принадлежность выступает в нестабильных обществах в роли мощной консолидирующей силы.

Национальная идентичность

В научной литературе между понятиями «национальная» и «этническая идентичность» часто ставят знак равенства. Так, В.А. Ачкасов полагает, что это уравнивание понятий правомерно, так как «этнос и этничность являются базовыми для этнической классификации, а понятие “нация” чаще всего определяется как государственная форма этнической общности людей». Аналогичной точки зрения придерживается и К. Калхун полагающий, что «совершенно разделить национализм и этничность невозможно, равно как и невозможно объяснить национализм как простое продолжение этничности».

Несмотря на множественность подходов и интерпретаций, несомненным является тот факт, что для существования прочных и глубоких связей, скрепляющих воедино нацию и государство, необходимо демонстрировать и уважать особенности национальной идентичности. «По своей внутренней сущности, — полагает Х.М. Росалес, — национальная идентичность связывает признающих ее людей, которые воспитываются в рамках всеми ими разделяемого опыта, основа которого — общие ценности и жизненные формулы. Именно эта культурная идентификация отличает индивидов и сообщества друг от друга».

Осознавая свою национальную идентичность, индивид стремится к определению «своих» и «чужих», т.е. тех, кто такой же, как он, и тех, кто отличается от него. По мнению Б. Андерсона, «критической границей любой нации является идея “чужих” — людей, которых нация отличает и, возможно, даже отдаляет от себя. Любая нация имеет ограниченные, возможно, эластичные границы, за пределами которых находятся другие нации. Ни одна нация не считает себя соседствующей со всем человечеством».

При исследовании особенностей национальной идентичности прежде всего необходимо изучить зависимость между политическим устройством общества и национальными чувствами, преобладающими в этом обществе, что позволит впоследствии определить, какие именно факторы способствуют созданию и поддерживанию национальных чувств.

В современных демократиях вопросы национальной идентичности многократно усложнились: они не так тесно связаны с ясным положительным самоопределением, а построены на постоянном конфликте, соперничестве и коалиции. Дискуссии о характере общей идентичности далеко не всегда касаются флагов и других наглядных символов национального сознания. Они могут вестись о расе, истории, гендерном равноправии или насилии. Это, в свою очередь, порождает необходимость пересмотреть предположение о соответствии между политическими режимами, превалирующими в определенном обществе, и отношением людей к этому обществу. Кроме того, индивиды, имеющие более демократические формы национальных чувств, менее склонны к выражению унижающего предвзятого мнения относительно других людей, не принадлежащих к данной группе, чем те, у которых преобладают националистические чувства, основанные на этнических предпочтениях или нетерпимости.

Подобное переосмысление обусловлено, в первую очередь, уменьшением роли наций-государств, национализма и национальности как в качестве законной политической силы, так и в качестве фундамента для утверждения идентичности. Тем не менее еще очень рано говорить о скором исчезновении феномена национальности.

Так, У.О. Бимен, исследуя формирование национальной идентичности в условиях мультикультурализма, указывает на то, что все преуспевающие нации обладают набором стержневых символических элементов, служащих своеобразными критериями для их граждан. Эти символы поощряют лояльность, конкретизируют чувства собственного достоинства и самоуважения, а также создают моральную основу для общественного участия в национальной обороне, политике, в функционировании социальных и экономических институтов. «Новые нации должны определить для себя (осознанно или неосознанно), с помощью каких символов они хотели бы выразить свои представления о себе как таковых на индивидуальном и коллективном уровне. В XX столетии выработка возникающими государствами национальной идентичности связана с громадными сложностями. Эти сложности особенно велики в тех случаях, когда данная нация включает несколько этнических, религиозных или лингвистических групп». В качестве примера автор ссылается на опыт некоторых молодых африканских государств, объединяющих десятки групп со своими региональными «лояльностями», которые подменяют общую лояльность по отношению к государству.

Процесс формирования национальной идентичности проходит три этапа. Первый этап — этнодифференциация, когда происходит осознание особенностей своей общности, отличий «мы» от «они». Следующий этап — выработка авто и гетеростереотипов. В этот период складываются представления о национальном характере, психическом складе, темпераменте типичного представителя общности. Третий, последний этап связан с формированием национального идеала. Этот этап является своего рода синтезом двух предыдущих, поскольку включает в себя не только оценку своего этноса, но и представление о его социально-исторических задачах, предназначении, о специфических для данной общности господствующих ценностных ориентациях. Основной функцией национальных идеалов является интеграция общности.

Принято выделять три формы национальной идентичности:

1) символическая принадлежность к нации, когда связи на уровне индивид — группа характеризуются тесной эмоциональной привязанностью к ценностям и символам коллектива. В период угрозы, разрушения традиционных связей символическая принадлежность к нации рассматривается как средство уменьшения тревоги путем поддержания идентичности и групповой сплоченности;

2) приверженность нормам — характеризуется латентной связью с нацией, подчиненной более насущным ролям, которые ассоциируются с профессиональными, религиозными и родственными группами;

3) функциональная принадлежность — модель такой связи с нацией, когда индивид определяет свою роль в рамках институциональной ответственности.

Необходимость в национальной идентичности объясняется базовыми психологическими потребностями человека. «Человек, удовлетворяя свои потребности в безопасности и принадлежности к общности, осознанно идентифицирует себя с национальной общностью и формирует чувство “мы”, а с другой стороны, удовлетворяя потребность в уникальности своего “Я”, отделяет свою общность от других... и формирует чувство “они”».

Национализм как фактор региональной идентичности

Неотъемлемой частью и наиболее развитой формой национальной идентичности является национализм.

Возникновение национализма как государственной идеологии связано с появлением династических государств в Западной Европе, которые понимались как территориальный союз власти, претендующей монопольно на узаконенное физическое насилие и подкреплявшей свою легитимность династическим правом присваивать территорию государства вместе с подданными, объединять через браки, дарить или расчленять государства при дележе наследства. Основывалось данное право не на воле народа, а на воле Божьей. Позже «нации как группы людей, стремящихся к образованию собственного государства (нации по волеизъявлению), исторически предполагают не только идею, но и практическое существование территориального государства. Сама мысль, что совокупность людей может стать нацией, притязающей на собственное государство, но не имеющей такового (нация без государства), оформляется лишь в XVIII в., когда идея о народном суверенитете, о легитимации государственной власти через волю, интересы и потребности народа начинает внедряться в общественное сознание». Иными словами, национализм начинается с перехода от династического суверенитета к народному, от Божьей милости к воле народа.

В широкий оборот термин «национализм» вошел в ходе Великой французской революции конца XVIII в. для обозначения приверженности людей интересам своей нации, понимаемой как «согражданство», в отличие от прежней верности королю. В этом позитивном смысле «этнического патриотизма» термин получил широкое распространение в XIX в. в странах аналогичного понимания термина «нация», в том числе англоязычных. Однако в России, Германии и других странах, где нация понималась как этническая общность, в термин «национализм» — особенно по мере столкновения различных национальных (этнических) интересов и обострения национальных отношений — стало вкладываться негативное содержание, обусловленное тенденцией противопоставления людей своей национальной принадлежности инонациональным группам. В советской науке «национализм» долгие годы трактовался как возвышение одной нации над другой, проявляющееся как на бытовом (формирование системы национальных/этнических симпатий и антипатий), так и на групповом (создание идеологии национального неравноправия) уровне.

Таким образом, еще в XIX в. формируется «западный» и «восточный» типы национализма, связанные с различиями в понимании термина «нация». Под «восточным» типом, согласно Э.Д. Смиту, следует понимать этническую модель нации как культурного сообщества, сформированного естественным образом индивидами, родившимися в его границах. «Западная» (гражданская) модель трактует нацию в терминах политического сообщества, созданного договорным путем. Однако между этими формами существуют и общие, «фундаментальные» черты: историческая легитимность занимаемой территории; совокупность легенд и традиций в качестве опоры коллективной идентичности; опыт общественной жизни и правовой культуры, придающий каждому сообществу его институциональную конфигурацию; и, наконец, развитие экономической системы, позволяющей опознать сообщество и его членов в их отношениях с внешним миром.

Наиболее четкие формы национализм получил с развитием капитализма и движений за создание национальных государств с выборными органами власти, с обострением экономического соперничества внутри таких государств между иноэтническими группами и внешнеполитического соперничества с другими государствами за колонии, рынки сбыта и т.п. Повсеместное распространение национального государства как максимально легитимной формы государственности — яркое свидетельство триумфа национализма как парадигмы политического мышления.

В Новейшее время национализм в той или иной форме и с различной степенью проявления отмечен почти повсюду, в том числе и в промышленно развитых странах, где процессы межнациональной экономической и культурной интеграции, казалось бы, должны были привести к его исчезновению (например, франко-канадский, или квебекский, национализм в Канаде, баскский, каталонский и галисийский национализм в Испании).

Национализм стал отличительной чертой международной политики XX в. После окончания Первой мировой войны не было идеологии, получившей бы настолько широкое признание. Наиболее реакционную форму нацизм принял в германском так называемом национал социализме, который якобы для блага «высшей» немецкой («арийской») нации включил в программу своей деятельности порабощение или уничтожение «неарийских» народов; применение нацистами в их национальной политике расовых критериев разграничения «арийцев» и «неарийцев» связало их идеологию с расизмом. Близкие к нацизму формы национализма возникли в послевоенной Европе в странах, куда прибыли многочисленные иммигранты, отличающиеся от местного населения этнорасовыми характеристиками; они проявляются в действиях членов «Национального фронта» в Великобритании и во Франции, движениях правых группировок в ФРГ и т.д.

Примерно с середины 1980х гг. наблюдается подъем национализма в Советском Союзе и в во многом аналогичной ему по государственной системе и структуре Югославии. Такой национализм, опирающийся на созданные в этих государствах национальные республики и уже имевшиеся привилегии «титульных» национальностей этих республик, соединил в себе все три вида наступательного национализма — языково-культурный, экономический и политический — и выразился главным образом в национал-сепаратизме. В республиках СССР он питался недовольством централизованным командно-административным управлением экономикой, процессом распространения русского языка и общественной культуры, а также стремлением административной и культурной элиты «титульных» республиканских наций закрепить и умножить имевшиеся у нее привилегии по сравнению с иноэтническими группами. К этому присоединилось и желание растущей национальной элиты укрепиться в рамках суверенных национальных государств, победить или вытеснить иноэтнических конкурентов. Важным этапом развития национализма в союзных республиках СССР стало принятие законов, объявляющих язык «титульных» наций «государственным» с ущемлением русского языка, бывшего до этого основным языком межнационального общения в многонациональной стране, а при дальнейшем развитии национализма — принятие законов, лишивших многие этнические меньшинства политических прав (например, в Эстонии и Латвии). Окончательным же результатом национализма и национал-сепаратизма в СССР и Федеративной Республике Югославии стал распад этих государств на самостоятельные политические образования.

В современном научном дискурсе, как и в обыденной речи, понятие «национализм» обладает несколькими значениями. С 1945 г. «национализм» имеет негативный смысл. С ним ассоциируются такие явления, как державная национальная политика, агрессия, иррационализм, нетерпимость, ненависть, насилие и деспотизм. В современной исторической традиции национализм противопоставляется демократии... Однако и национализм, и демократия — производные одной и той же фундаментальной исторической идеи, а именно: идеи о суверенитете народа». Как отмечает Ф. Фукуяма, идеология национализма исходит из убеждения, что однородные культурно-лингвистические группы должны быть организованы в суверенные государства. Суверенитет же есть коллективное самоопределение. Другими словами, концепты национализма и демократии — и в теоретическом, и в практическом плане — являются взаимодополняющими, хотя их соединение дается крайне непросто».

Тем не менее национализм и демократия не составляют некоего абсолютно лишенного противоречий единства и нуждаются в политическом и правовом компромиссе, которого каждый раз и в каждой конкретной ситуации необходимо добиваться заново.

С одной стороны, как уже отмечалось, о триумфе национализма как парадигмы политического мышления свидетельствует повсеместное распространение национального государства. Можно лишь добавить, что, возможно, еще более впечатляет факт своеобразной мимикрии государственных образований (в основном постколониальных), не преуспевших в нациестроительстве, стремящихся придать себе вид национальных государств и таким образом гарантировать легитимность своего существования.

С другой стороны, большинство современных государств являются многонациональными и поликультурными. Поэтому превратить их в нации-государства демократическими средствами крайне сложно. «Когда поликультурность вмонтирована в саму структуру общества, единственно возможными демократическими путями создания гомогенной нации-государства являются добровольная культурная ассимиляция и добровольный “выход”, или мирное изменение территориальных границ при финансовой поддержке и контроле со стороны мирового сообщества и согласии всех политических лидеров. Но это воистину рискованные исходные допущения (добиться практической реализации которых демократическими методами крайне сложно)».

Сторонники либерализма сходятся в том, что в условиях, когда граждане идентифицируют себя не столько с этническими подгруппами внутри страны, сколько с более общим, всеохватывающим государством, острота и разрушительные последствия политических разногласий сокращаются, а сплоченность возрастает. Либерализм заставил оптимистов во главе с Ф. Фукуямой говорить о «конце истории», но его же приверженцы в лице С. Хантингтона предупреждают об иллюзорности этой победы и сомневаются в самой возможности ее достижения, не говоря уже о мнении тех, кто не разделяет самих либеральных ценностей.

Однако если различные культурные группы проживают каждая на своей особой территории или в отдельном регионе страны, вероятность формирования комбинированной, не говоря уже об универсальной, идентичности снижается. Там же, где чувство идентичности основано прежде всего на принадлежности к этнической группе, ассоциации, создаваемые для зашиты интересов граждан (политические партии или организации коллективного действия), также, как правило, опираются на конкретные этнические группы.

Природа национализма сложна и разнопланова и потому рассматривается исследователями через призму целого ряда взаимосвязанных явлений общественной жизни. Согласно одной из наиболее распространенных точек зрения, национализм, по сути, есть идеология, признающая политически легитимной лишь форму национального самоуправления. Идеологи национализма полагают, что главным видом социальных связей являются связи национальные (этнические), а главным субъектом истории — национальные (этнические) общности людей, сотрудничающие или (что чаще) борющиеся друг с другом за средства существования; они приписывают своей нации (этносу) особые исторические заслуги и историческую миссию в жизни человечества, призывают людей своей национальности всячески служить этой миссии, пренебрегая другими, в том числе и общечеловеческими, интересами и допуская применение против других наций (этносов) насильственных действий с использованием вооруженной силы. «Национализм как идеология имеет две ипостаси. С одной стороны, это позитивная историческая сила, обеспечивающая политическую основу демократического правления. С другой — он ассоциируется с геноцидом, этнической исключительностью, принудительной ассимиляцией и многими другими агрессивными и провоцирующими враждебность элементами группового самоутверждения. Иначе говоря, существует множество вариантов националистической идеологии, и их специфика в значительной мере зависит от места и времени».

Второй подход признает национализм организационным принципом в сфере международной политики, требующим согласованности с междунациональными и политическими границами. Следующая позиция называет национализм политическим движением, стремящимся добиться совпадения национальных и государственных границ посредством создания суверенного национального государства. Кроме того, национализм определяется также как современная форма коллективного сознания, замещающая более ранние формы сознания, базировавшиеся на религии, династическом родстве или иерархическом статусе группы, а также как нравственный кодекс или светская религия, которые ставят лояльность собственной нации превыше всех прочих обязанностей.

В самом широком смысле «национализм является формой политического сознания, основанного на самоидентификации с нацией и лояльности к ней».

Можно выделить несколько основных видов национализма: языково-культурный, экономический и политический.

Языково-культурный национализм, иногда называемый этницизмом, представляет собой движение за сохранение или за приоритетное развитие национального языка и самобытной культуры; его наступательный характер в государствах, созданных по национальному принципу, проявляется в придании национальному языку статуса государственного с обязательным изучением и использованием во всех сферах жизни. На сегодня ярким примером этницизма можно считать политику некоторых постсоветских государств (страны Балтии, Молдова, Украина), направленную не только на провозглашение языка титульного этноса единственным государственным языком, но и на насильственное вытеснение языков этнических меньшинств (в первую очередь русского) из политической и социальной практики.

Экономический национализм выражается в организации бойкота производственной и торговой деятельности инонациональных групп и в поощрении деятельности предпринимателей своей национальности. В своем крайнем наступательном виде он проявляется в погромах, наносящих ущерб, в том числе экономический, инонациональным группам.

Политический национализм проявляется в организации движений, нацеленных на захват власти лидерами тех или иных национальностей, а в конечном счете — на совмещение политико-государственных границ с этническими (языково-культурными), что достигается либо вытеснением иноэтнических групп за эти границы, либо их физическим истреблением (геноцид), либо их ассимиляцией. В политическом национализме обычно используются лозунги языково-культурного и экономического национализма, которые, в свою очередь, могут быть вполне успешными лишь при опоре на политический национализм, т.е. на власть в национальном государстве.

В зависимости от понимания нации (нация-согражданство и этническая нация) различаются и подходы к пониманию национальной идентичности.

Так, в примордиалистской интерпретации национальная идентичность (как и этническая) является имманентной сущностью человеческих сообществ. «Национальное нельзя объяснить логически, оно характеризуется “иррациональностью”», — утверждает П. Ван ден Берг.

Довольно близок к этой точке зрения Э.Д. Смит, который также считает, что истоки национальной идентичности находятся в «коллективном бессознательном». По его мнению, у той или иной этнической группы формируются мифы, символы и стереотипы, связанные с восприятием своей и другой (иной) нации, что приводит к формированию общей идентичности.

Б. Андерсон интерпретирует национализм как культурную систему, как определенный способ видения мира, который он сравнивает с религиозным и династическим порядками, а не с идеологиями типа либерализма или социализма. В частности, ученый подчеркивает, что человек принадлежит национальному сообществу по самому факту своего рождения, в то время как быть либералом или социалистом есть вопрос свободного выбора.

В исторической интерпретации национализма существует убеждение в том, что «американскость», «немецкость», «русскость» представляют собой глубоко укоренившиеся национальные идентичности, каждая из которых имеет свою уникальную историческую сущность. И для защиты и увековечения таких идентичностей должны быть учреждены специальные институты. Эти идентичности создают такие символические формы, как флаги, архитектура, произведения искусства и высоко ценимая и оберегаемая история. Общественные школы, университеты, церковь и средства массовой информации также являются хранилищами национальных идентичностей.

Сторонники модернистских подходов относят зарождение национализма к XVIII в., связывая его с переходом к промышленной цивилизации, которая привела к резкой ломке патриархальных структур и всех систем ценностей традиционализма. При этом социальные статусные границы потеряли свое значение. В образовавшемся психологическом вакууме идея нации выступает на первый план как своеобразная «ниша», где люди находят эмоциональную и психологическую защиту от отчуждения и одиночества. В этот период власть поддерживает нацию, ибо данная идея позволяет мобилизовать население на решение задач индустриального общества. Так, согласно Е. Геллнеру, национализм стал следствием индустриализации, требовавшей высокой культуры и грамотности, разделения труда и, что особенно важно, комплексной системы образования, готовящей людей к жизни в обществе, более широком, чем местные общины.

Инструменталисты и конструктивисты (Ч. Тилли, Э. Гидденс, М. Манн) основное внимание уделяют проблеме властных отношений в обществе, роли элит в формировании национальной идентичности и национализма (через мифы, идеи и повествования, используемые господствующей группой или коалицией для удержания власти в обществе).

В зависимости от политического контекста под национализмом понимают:

Национальный империализм, т.е. власть какого-либо национально-государственного образования над другими нациями и национальными территориями, что ущемляет демократически выраженную либо предполагаемую волю завоеванных наций или других проживающих на собственной территории национальных групп;

Противодействие интеграции (например, противодействие углублению компетенции и расширению Европейского союза или СНГ);

Требование этнических и/или национальных привилегий (разновидность этнического национализма). В данном случае национализм одной части граждан государства (например, этнических меньшинств) противостоит национализму другой их части (этнического большинства). Однако при определенных условиях национализм господствующего меньшинства может оказаться политически более сильным, чем национализм управляемого большинства, как это до недавнего времени было в ЮАР;

Ограничение иммиграции — недопущение или ограничение иммиграции каких-либо определенных или всех иностранцев либо отказ в предоставлении гражданства иммигрантам и их потомкам. Здесь, как правило, речь идет о гражданском национализме с сильной этнической компонентой, поскольку иммиграция и предоставление гражданства лицам сходного этнического происхождения встречают обычно наименьшее противодействие;

Стремление к образованию национального государства — трактуется как стремление привести в соответствие территорию, заселенную определенной нацией, с территорией государства. «Такого рода национализм, определяемый иногда как конституционно-политический, а в действительности же являющийся, как правило, этническим, составляет ядро всей проблематики национализма. С ним в той или иной мере связаны все другие специфические проявления национализма — национальный империализм, непризнание наднациональных интеграционных тенденций, дискриминация национальных и этнических меньшинств, ограничение иммиграции и предоставления гражданства».

На фоне современных событий, происходящих в Западной Европе и США (социальные и этнокультурные проблемы иммигрантов), все чаще предпринимаются попытки пересмотра теоретического инструментария национализма. Одной из них является концепция ин клюзивного-эксклюзивного этнонационализма. Согласно данной теории, этнонационализм граждан определенного государства может быть как инклюзивным, предоставляющим лицам иноэтнического происхождения возможность войти в состав доминирующей нации, приняв ее культурно-языковые, политические, реже — конфессиональные установки, так и эксклюзивным, содержащим в себе запрет на ассимиляцию с этническим большинством. Государственный этнонационализм в основном принимает инклюзивные формы. Однако, если по каким-то причинам (будь то въезд большого числа иммигрантов, не поддающихся ассимиляции, либо ослабление ассимиляционных процессов, либо уменьшение предложений по социальному продвижению вследствие экономического застоя или хозяйственных кризисов) позиции господствующей в государстве нации ослабевают, инклюзивный этнонационализм — даже там, где он стал традиционным, — может перейти в эксклюзивный.

Несмотря на наблюдаемую повсюду тенденцию к национально-государственному противодействию неограниченной иммиграции, каждая титульная нация и впредь будет вынуждена — при наличии у нее демократической конституции — терпимо относиться к этническим меньшинствам и предоставлять их языкам официальную возможность распространяться, а не быть только делом частных лиц, отдельных семей или же общественных объединений. Однако для оптимального урегулирования отношений между государственным языком страны и языками меньшинств единого, подходящего для всех рецепта нет. Обо всем надо договариваться на демократической основе.

«Ни одному современному человеку не придет сегодня в голову, что при переселении в другое государство или при смене гражданства он должен сменить также свою конфессиональную принадлежность. При наличии достаточного числа заинтересованных лиц и необходимых финансовых средств в христианских странах появляются синагоги и мечети, в католических областях — протестантские храмы и т.д. Так с какой же стати какой-нибудь предприниматель, служащий или рабочий будущего европейского внутреннего рынка должен воспитывать своих детей сегодня на португальский манер, завтра — на шведский, послезавтра — на хорватский? Да и не всякий современный человек хотел бы, чтобы он и его потомки были англизированы, офранцужены или германизированы, даже если он согласен принять и изучить наиболее распространенные языки как языки наднационального общения».

Региональная идентичность: причины возникновения, основные маркеры и функции

Региональная идентичность, наряду с этнической и национальной, является одним из видов территориальной идентичности. Термин «региональная идентичность» часто используется в качестве синонима таких понятий, как «национальная», «этническая» или «коллективная», «территориальная» идентичности. В.А. Ачкасов полагает, что «региональную идентичность можно считать вариантом этнической или, точнее, субэтнической идентичности». Однако региональная идентичность не всегда нуждается в этнической базе, а этничность как таковая не является достаточным основанием для становления региональной идентичности. По мнению А.В. Ремнева и П.И. Савельева, «население, проживающее в данном регионе, осознает себя принадлежащим к особой территориальной общности, имеющей свою хозяйственную и социокультурную специфику, регионально идентифицирующей себя, противопоставляя жителям других регионов. Такая самоидентификация носит, как правило, надэтнический характер и определяется не национальной, а территориальной принадлежностью, сообщающей в собственных глазах и глазах окружающих особенные, социально значимые психологические и даже антропологические черты... Несмотря на динамичность административных и экономических границ, региональное сообщество имеет достаточно прочную устойчивость и долгую историческую инерцию в осознании своего исторического единства». Аналогичную точку зрения высказывает и В.А. Ачкасова, полагающая, что «не следует отождествлять термин “региональная идентичность” с понятием “территориальная идентичность” (как простой принадлежности индивида к населению географического района, в котором он проживает), а также с понятием “субэтническая идентичность”, отдельные черты которой могут быть составляющими региональной идентичности. Последняя должна рассматриваться в качестве культурно-исторического феномена, который выражается в особенностях ценностно-поведенческого комплекса, присутствующих в массовом сознании жителей того или иного региона».

И.М. Бусыгина на примере Германии утверждает, что региональная идентичность (региональное самосознание) является одной из важнейших составляющих национальной идеи как проявление связи с «малой родиной». С этой точкой зрения отчасти солидаризируются Т.Н. Кувенева и А.Г. Манаков, считающие, что научная категория «национальная идентичность» лишь на первый взгляд располагается в иной плоскости с понятием «региональная идентичность».

Западные исследователи относят понятие «региональная идентичность» к разряду «молодых», пришедших на смену «старым» национальным и наднациональным ценностям в условиях ослабления роли нации-государства, роста региональных интеграционных процессов. «Еще около 50 лет назад идентичность в международных отношениях ассоциировалась с изучением национализма. Сейчас национализм не исчез, не потерял своего положения, но теперь возрастает значение других видов идентичности, таких, как региональная», — пишет К. Фарранс.

Проблема региональной идентичности до сих пор остается малоизученной как на Западе, так и в России. Несмотря на то, что зарубежная гуманитарная география сравнительно давно начала осваивать эту тему (с 1930-х гг.), исследования, как правило, связаны с субнациональным уровнем и анализом образов отдельных регионов. Примером таких работ может служить исследование М. Китинга. Изучая становление региональной идентичности в странах Западной Европы (Испания, Бельгия, Германия, Франция, Италия и Великобритания), ученый пришел к выводу, что уровень регионального самосознания выше в тех регионах, где сформировалась историческая народность (Шотландия, Уэльс, Корсика, Страна Басков), и тем ниже, чем слабее формы региональных структур (административные регионы Италии, Англии, Нидерландов, Скандинавских стран).

Сторонники историзма полагают, что региональная идентичность — это сложный социальный конструкт, длительность формирования которого измеряется поколениями. По мнению Н. Смирнова, наличие региональной идентичности характерно только для социокультурных регионов (в отличие от экономических и политических), поскольку они связаны «с характером расселения и непосредственными контактами между людьми, проживающими в данной местности, фиксируемым их бытовым чувственным опытом и этнографическими особенностями. Эти территориальные общности, как правило, сравнительно невелики по масштабам, но обладают большой сплоченностью, порождая ярко выраженное самосознание, часто имеющее эмоционально-психологическую природу, то есть основанное на чувстве любви, гордости, привязанности, испытываемых по отношению к “малой родине”».

Постмодернисты, напротив, рассматривают региональную идентичность как временный проект, создание (конструирование) которого связано с решением актуальных политических задач. В рамках конструктивистской парадигмы региональная идентичность является социально конструируемым понятием, активизация поисков которой приходится на периоды предвыборных кампаний. Основываясь на утверждении Дж. Ная о том, что «регионы находятся там, где их местоположение сочтут нужным политики», норвежский политолог И. Ньюман интерпретирует региональную идентичность не как продукт исторического развития культуры этноса, а как привнесенный извне набор правил поведения и общественной жизни. По его мнению, основную роль в формировании региональной идентичности играют региональные элиты, которые создают и поддерживают региональные мифы до тех пор, пока это им необходимо.

С точки зрения X. Энгелена, региональная идентичность также является продуктом целенаправленных действий политических деятелей. Например, северная идентичность «возникла вследствие того, что все акторы... подразумевая разный смысл под содержанием региона, посчитали выгодным для себя начать сотрудничество под названием “Регион Балтийского моря”».

На сегодня общепризнанным можно считать тот факт, что региональная идентичность служит одним из определяющих и стабилизирующих, хотя и трудно улавливаемых из-за особенностей механизмов трансляции и фиксации материала, факторов формирования социально-территориальной общности. По словам Ш. Рика, региональная идентичность есть «националитарное» утверждение регионального коллектива «голосом» региональной группы. Изменение организации пространства и, как следствие, коллективных представлений о нем влечет за собой нарушение идентичности, создание новых соединений (желаемых или принуждаемых) или даже потерю идентичности. Исследователи отмечают, что «потеря или приобретение территории, т.е. изменение очертаний государства, может послужить источником изменений в национальной идентичности».

Региональная идентичность основывается на чувстве общности территории и на определенной системе ценностей, формируется в результате идентификации «себя» и «других». Она позволяет индивиду ощущать себя частью общности, выступает объединяющим фактором. С другой стороны, региональная идентичность может служить основой формирования регионализма, выступать в качестве мобилизационного ресурса, особенно в условиях ослабления или кризиса национальной идентичности. В этом случае, получив политический оттенок, региональная идентичность способна выйти на первый план (национальный уровень) и поставить под угрозу единство страны. В тех странах, где процесс формирования национальных идентичностей не завершился или был прерван социально-политическими катаклизмами, как, например, в России начала 1990х гг., регионализм проявляется сильнее.

О. И. Орачева выделяет несколько уровней (иерархий) региональной идентичности. Первый уровень — территориальная идентификация личности, которая является наиболее устойчивой и редко меняется с переменой места жительства. Следующий уровень — региональные интересы и ценности. Они могут отличаться от общенациональных или совпадать с ними. Их формирование связано с географическими (природно-климатическими), экономическими, политическими, культурно-историческими факторами. На третьем уровне особую роль играют политическая элита, СМИ, региональная администрация, т.е. «агенты» формирования региональной идентичности, которые ее фактически культивируют.

Одной из последних по времени использования региональной идентичности в качестве мобилизационного ресурса можно считать активную кампанию архангельской интеллектуальной и бизнес-интеллигенции, объединенной в Национально-культурную автономию поморов г. Архангельска (НКАА), по конструированию Поморской республики (варианты — Северный край, Карело-Беломорский край, Арктический край, Поморско-Ненецкая республика и пр.) на основе объединения Архангельской, Мурманской областей, Ненецкого автономного округа, республик Коми и Карелия. Основополагающей идеей формирования нового региона служил факт существования здесь особой поморской (промысловой) культуры, которая не просто отражает специфику территории (суровый климат, отсутствие пахотных земель, короткий инсоляционный период и пр.), но является якобы автохтонной. В качестве главного «технического» приема активисты НКАА использовали «реконструкцию» этнокультурных характеристик локальной группы русских (поморов): языка («поморская говоря»), календарной практики («праздник Перуна»), верований («поморское язычество») и пр.

Подобная мобилизация преследовала по меньшей мере две цели:

Экономическую (получение налоговых льгот при разработке нефтегазовых месторождений на территории проживания коренных малочисленных народов);

Политическую (формирование этнорегиональной идентичности и выделение на этой основе особого субъекта Федерации — так называемого Северного/Поморского края).

Однако региональную идентичность нельзя сводить к поиску отдельных особенностей региона (в истории, политическом устройстве или иных сферах они находятся достаточно легко). Для существования региональной идентичности регулирующие и обеспечивающие ее нормы должны быть сильнее общенациональных норм или сопоставимы с ними по своему влиянию. Кроме того, идентичность должна иметь некоего оппонента, против которого она направлена (политически, культурно и т.д.). Отсутствие оппонента исключает возможность существования региональной идентичности, так как некому себя противопоставить для выполнения классической схемы «мы — они», «свой — чужой».

Маркерами сильной региональной идентичности могут служить, Во-первых, становление и укрепление региональных лидеров, отстаивающих региональные интересы; функционирование региональных партий, местных СМИ. Во-вторых, наличие значительной группы людей, у которых преобладает самоидентификация с региональным политическим сообществом. В-третьих, мощным идентификационным потенциалом обладает разработка имиджа территории, создание гимна, проведение местных праздников, фольклорных фестивалей, восстановление музеев, храмов, введение краеведческих программ в сетку школьного расписания, популяризация региональной мифологии, символики, создание местного пантеона героев.

Региональная идентичность выполняет несколько функций. Согласно О.И. Орачевой, их три: информационная, психологическая и инструментальная. Н.В. Сверкунова дополнительно выделяет еще четыре: консолидирующую, которая заключается в сплочении членов определенной общности на пути достижения цели, соответствующей региональным интересам; регулятивную, отвечающую за социальное поведение индивида в обществе с выраженной традиционностью; мотивационную, формирующую мотивацию определенной направленности сознания и поведения при актуализации данной идентичности в определенных условиях; социальную, которая является важной составляющей в воссоздании специфической коллективной социальности.

Большое значение в формировании региональной идентичности имеет региональная политическая культура, которая является горизонтальной субкультурой национальной политической культуры. Региональную политическую культуру можно определить как систему «политических ориентаций и моделей политического поведения, характерных для определенного региона и отличающихся в своей системной целостности от ориентаций, присущих как другим регионам, так и нации в целом». Базой региональной политической культуры служит совместный и специфический опыт воспроизводства политической жизни. Ее основными системообразующими факторами являются природно-климатические условия, развитое региональное самосознание, региональные интересы и ценности, общий исторический и политический опыт, социальная структура и этно-конфессиональный состав населения, региональные политические институты, межрегиональные и международные связи.

Ключевую роль в формировании региональной идентичности играют следующие факторы:

Кризис общенациональной идентичности, возникший в результате геополитических изменений конца XX в., что привело к появлению на политической карте мира новых государств и стимулировало процесс поиска способов и механизмов идентификации на локальных уровнях;

Появление на мировой арене новых акторов международных отношений — субъектов современных федеративных государств (регионов), которые, «обрастая» экономическими связями и собственными традициями, вырабатывают особую систему ценностей, характерную только для данного региона;

Периферийное положение региона, которое в контексте противопоставления «центр—периферия» способствует сохранению этнической и региональной идентичности;

Некоторая замкнутость, создаваемая природными, географическими, экономическими, административными условиями.

В настоящее время можно говорить о ясно выраженной тенденции к формированию региональной идентичности в современном политическом пространстве России. Правовые и политические новшества конца XX — начала XXI в. неизбежно привели к подвижкам в самосознании и иерархии групповых идентичностей. Из традиционно жестко централизованной «единой и неделимой» Россия быстро превратилась в «страну регионов».

В.А. Ачкасов полагает, что «сохранение и устойчивость региональной идентичности в России можно объяснить с помощью концепции «внутреннего колониализма» М. Хечтера». Последний понимает его как «присущую той или иной культуре иерархию разделения труда, которая способствует формированию реактивных групп». Поэтому «внутренний колониализм» представляет собой форму эксплуатации центром своей периферии. Пространственно неравномерные волны новаций в эпоху модерна усиливали маргинальность многих периферийных (провинциальных) территорий и в конечном итоге способствовали региональной стратификации и пространственно-территориальной иерархизации общества. Данный фактор, по Хечтеру, помогает сохранить региональную и этническую идентичность на определенных территориях (иногда в латентной форме), несмотря на все попытки центра унифицировать культурные ценности. Кроме того, преобладание локальной политической лояльности над национальной характерно для обществ с фрагментарной политической культурой и транзитных политических периодов.

Основой процесса региональной идентификации в современной России и, соответственно, формирования дисперсных (локальных) политических режимов послужили общественно-политические трансформации (переход от государственной к частной собственности, либерализация экономики) конца 1980х — начала 1990х гг., которые, в силу своей переходности и половинчатости, способствовали, с одной стороны, усилению психологической незащищенности (в том числе и на региональном уровне), неуверенности в своем будущем, а с другой — консервации и усилению неравномерности социально экономического развития регионов РФ, формированию регионов-доноров и реципиентов. В ситуации, когда регионы не могли более рассчитывать на помощь центра, они оказались перед трудным выбором способов и средств выживания, что в значительной мере содействовало росту их экономической самостоятельности и экономических противоречий с центром.

Другая важнейшая причина регионализации России заключалась в кризисе союзной (общегражданской) идентичности, повлекшем за собой и кризис системы политической идентификации на общенациональном уровне. Это, в свою очередь, объективно стимулировало процесс поиска способов и механизмов идентификации на иных, преимущественно региональных уровнях.

Немаловажное значение для процесса формирования региональных идентитов имел и этнотерриториальный принцип организации федеративных отношений, закрепивший разное положение субъектов. В результате возникла множественность региональных идентитов, часто используемых в качестве политического инструмента для повышения статуса субъекта Федерации в рамках государства. В то время как в национальных республиках в составе РФ на первый план вышли этнические идентичности, в «русских» субъектах Федерации актуализировались идентичности региональные. Так, по данным массового опроса, проведенного Фондом общественного мнения в июне 1998 г., у 35% опрошенных ведущей являлась региональная идентичность, тогда как общегражданская (российская) идентичность была выбрана только 29% респондентов.

Р.Ф. Туровский выделяет следующие типы региональной идентичности в условиях России:

Республиканский, характерный для титульных этносов республик;

Наднациональный республиканский, объединяющий титульный народ, русское население и другие народы, проживающие в республиках;

Русский региональный, связываемый с субъектами Федерации;

Русский региональный, связываемый с субэтническими общностями (например, казаки);

Русский региональный, связываемый с крупными географическими общностями (например, Сибирь);

Регионально-идеологический.

По мнению А.С. Макарычева, в Российской Федерации существует только три группы регионов с ярко выраженными признаками собственной идентичности:

1) большинство так называемых «этнических республик» (среди которых лидерство будет принадлежать, очевидно, Татарстану и северокавказским республикам);

2) некоторые приграничные территории, очертания идентичности которых могут формироваться как на основе включенности в систему трансграничных отношений, так и на основе противопоставления соседним (внешним) территориям (Краснодарский и Приморский края). Именно в этих субъектах Федерации миграционные потоки могут стать важным фактором регионального самосознания;

3) ряд русских областей, обладающих сильной исторической памятью (Санкт-Петербург, Нижний Новгород и пр.).

Не последнюю роль в формировании множественных региональных идентичностей современной России сыграл «асимметричный федерализм», предполагающий, помимо прочего, совмещение этнотерриториального (национальные республики, автономные округа) и административно-территориального (области и края) принципов формирования федеративных отношений. Как справедливо замечает В.А. Ачкасов, существование таких «безнациональных» образований, как русские субъекты федерации, отсутствие у них конституционных возможностей ликвидировать асимметрию федеративного устройства «было чревато серьезными конфликтами и порой толкало представителей региональных элит на нетрадиционные, демонстративные действия. Таким образом лидеры русских субъектов РФ пытались получить равенство экономических и политических возможностей с национальными республиками, создать новые, более эффективные рычаги влияния на федеральный центр».

Кроме того, «сложившийся в 1990-е гг. “переговорный федерализм” находится в явном противоречии с центральной идеей федерального государства — разделением властных функций и сфер деятельности между правительствами двух уровней, каждое из которых независимо функционирует в своей сфере полномочий. Симптоматично само восприятие региональных лидеров как партнеров (неважно, лояльных или враждебных) федеральных властей, тогда как нормой является разделение труда между центром и регионами». В результате российский федерализм испытывает сильное воздействие политической и экономической конъюнктуры и отношения центральных и региональных властей приобретают циклическую форму (централизация — децентрализация).

В этой связи исследователи выделяют различные типы региональных идеологий, создаваемых и используемых элитами для формирования региональных идентичностей.

А.С. Макарычев предлагает три типа подобных идеологических конструктов:

Этнический миф — характерен для тех национальных республик, где преобладают этнонациональные идеологические мотивы;

Московоборческий миф — характерен для регионов, где доминирующими являются мотивы противостояния центру;

Миф о форпосте, последнем рубеже России — характерен для регионов, особо чувствительных к проблеме территориальной незащищенности и удаленности от центра.

В различных типах регионов механизм формирования региональной идентичности имеет ряд отличительных признаков. Особенно это касается приграничных территорий: будучи периферией страны, они становятся центром региона, жизнь которого диктуется определенными правилами. Таким образом, приграничье — это не два близлежащих региона по разные стороны границы, а единое социальное пространство. Приграничные регионы включают в себя две плоскости сотрудничества — межгосударственное и межрегиональное. Для успешного функционирования трансграничного региона необходима заинтересованность субрегионов, наличие у них соответствующих полномочий для организации трансграничных контактов, т.е. субрегион должен быть полноценным актором международных отношений. Как справедливо указывает Н.М. Межевич, «региональная идентификация в приграничных районах — элемент общественного или личностного сознания, в котором отражается сознание территориальной общностью своих интересов как в отношении с другими общностями своей нации, так и по отношению к территориальным общностям соседнего государства». Стартовой точкой для построения региона является экономика, так как регион в первую очередь создается как поле для экономического сотрудничества. Являясь изначально политическим проектом, трансграничный регион постепенно «обрастает» политическими и экономическими связями и становится «естественным» регионом.

С этим утверждением невозможно не согласиться, однако региональная интеграция ускорится, если в качестве регионообразующих будут присутствовать такие факторы, как:

Политические выгоды, получаемые от взаимного сотрудничества;

Необходимость объединения для достижения поставленных задач;

Идентичность, наличие свойственных только этой группе особенностей культуры (материальной и духовной);

Общая история или ее ключевые моменты;

Географические особенности, на основе которых происходит объединение территориальных субъектов в регион.

Это возможно только в том случае, если регионы «родственны» друг другу, имеют общие идентификационные параметры. Примером подобной интеграции можно считать успешный опыт сотрудничества стран Северной Европы, демонстрирующих высокую взаимосвязь между экономическими целями и общей культурной традицией. По словам А. Этзиони, уже в 1992 г. в Европе не было более «естественного и сплоченного региона. Население в составе 22 млн. человек говорит на похожих языках, имеют общую культуру, единый образовательный стандарт и уровень жизни. Северный регион — это естественный внутренний рынок... друзьям нет необходимости заключать письменные договоры».

Позитивным движущим фактором североевропейской интеграции стало представление о наличии в регионе общей — северной — идентичности, в основу которой была положена идея «нордичности», характеризующей регион как неевропейский, некатолический, миролюбивый, преимущественно социал-демократический. Возникновение северной идентичности, считает Макарычев, — это классический пример того, как некогда «маргинальный» (геополитически находящийся на краю) регион может получить преимущества от своего расположения, это стремление дать ответ «Европе, становящейся все больше и больше». Таким образом, географическое периферийное положение, исторические социально-экономические связи, схожие суровые природно-климатические условия, нордический характер — это составляющие, которые входят в понятие «северная идентичность».

Особый случай представляет собой процесс формирования региональной идентичности Калининградской области, население которой остро ощущает специфику геополитического положения своего региона, обусловленную многими особенностями, которые сложились в процессе исторического развития региона на земле Северной Пруссии (переселенческий принцип формирования населения, «разрыв» в формировании региональной идентичности — «Кёнигсберг — Калининград» и пр.). При этом надо иметь в виду, что географически Калининградская область всегда являлась самой «европейской» из всех регионов СССР/России и, как таковая, всегда испытывала культурное воздействие окружающих область стран, а после распада СССР — еще и политическое и экономическое влияние Европейского союза.

Потребности интенсивного развития собственного производства, укрепление хозяйственных связей с европейскими соседями, усиление взаимной зависимости общепризнаны как одни из характеристик современной политико-экономической деятельности Калининградского региона. В региональном идентитеспецифика геополитического положения, с одной стороны, переживается населением как «проблема» практического или психологического характера — сложности выезда и въезда и/или ощущение оторванности, изолированности от «России». С другой стороны, фиксируется своеобразное сочетание патриотичности («российское») и чувства своей «особости», «отдельности» (особенно среди «коренных» калининградцев).

В соответствии с этим подавляющее большинство калининградцев (84%) видят будущее своего региона только в составе РФ. Уровень декларируемого сепаратизма (готовности и стремления к политическому обособлению области от России) пока не высок и за последние несколько лет не демонстрирует тенденции роста. Однако обращает на себя внимание тот факт, что этот показатель несколько выше в группе респондентов самого молодого возраста (от 16 до 24 лет), т.е. теоретически со временем, по мере перехода нынешних «молодых» в другие возрастные категории идея отделения от России в том или ином его варианте может стать более популярной.

Выступая в своем большинстве за сохранение области в составе России, многие калининградцы ратуют за закрепление ее особого статуса.

Калининградский «случай» формирования региональной идентичности, с одной стороны, отражает наблюдаемую в мировой политике тенденцию усиления взаимной зависимости между внутренней и внешней политикой. С другой стороны, он демонстрирует все возрастающую роль феномена региональной идентичности в современных международных отношениях, обусловленного новой конфигурацией мировой политической системы и, в частности, усилением роли регионов как ее акторов. «Еще около 50 лет назад идентичность в международных отношениях ассоциировалась с изучением национализма. Сейчас национализм не исчез, не потерял своего положения, но теперь возрастает значение других видов идентичности, таких, как региональная», — писал К. Фарранс более 10 лет назад. А.С. Макарычев полагает, что внедрение категории идентичности в мирополитический дискурс меняет представления о многих традиционных концептах, которыми пользуются специалисты в области сравнительной политики и международных отношений.

Одной из наиболее востребованной в современных международных отношениях является концепция регионого строительства. В ее основу положена идея о сходстве процессов создания наций-государств и регионов. Как отмечает один из основоположников этой концепции, И. Ньюман, «в специальной литературе всегда пренебрегают тем фактом, что регионы, как и нации-государства, также являются “воображаемыми сообществами”». Как и в процессе создания национального государства, региональные деятели конструируют некую пространственно-временную идентичность в соответствии со своими интересами. Однако в отличие от процесса национального строительства идентификационные символы должны быть изначально максимально доступны пониманию и восприятию большинства, населяющего тот или иной регион. Исходя из этого, создание любого региона (как внутригосударственного, так и, особенно, транснационального) может рассматриваться как целеполагающий политический процесс. В то же время в отличие от процесса национально-государственного строительства создание регионов не всегда имеет конечной целью придание им политического статуса, что связано с трудностями формирования понятия «суверенитет» для этих территориальных образований. Поэтому главным в процессе регионализации, полагают авторы концепции, является мотивированная политическая деятельность, направленная на вычленение старых и создание новых региональных символов и образов, которые внедрялись бы в массовое сознание (через СМИ, выступления политиков, ученых, творческой интеллигенции), формируя принципиально новые задачи по конструированию политического пространства.

Такое понимание методов и задач регионального строительства напрямую связано с попытками теоретического осмысления новой структуры мирового пространства и международных отношений, возникшей в последнее десятилетие XX в. Ранее формирование региональных структур было ориентировано или на внутреннее подобие, основанное на некой культурной, исторической, лингвистической общности, или на внешние «скрепы» в виде существующих международных структур со сложившейся расстановкой сил и четко закрепленным лидерством. Однако при таком построении традиционных моделей регионов всегда оставался открытым вопрос о том, какие факторы являются «внешними», а какие «внутренними» в их формировании и функционировании. Современная геополитическая ситуация внесла еще большую неопределенность в решение этого вопроса, поскольку разбалансированность двухполюсного мира привела к распаду старых и образованию новых (как идентичных, так и стратегических) регионов, ведущую роль в формировании которых стали играть иные факторы. В этих условиях концепция регионального строительства предложила принципиально новое видение основ мировой (в первую очередь европейской) регионализации.

Ее новизна связана прежде всего с тем, что границы и состав региона определяются не культурным (историческим, социальным, лингвистическим и пр.) подобием и не принадлежностью к тем или иным международным блокам и организациям, а включенностью региона в наметившиеся ранее процессы общеевропейской регионализации. Ньюман так определил этот основополагающий принцип: «Когда элита сформулирует политическую программу, от которой зависит существование нации, тогда возникает возможность для конструирования предыстории, которая сможет объединить ее как в пространстве, так и во времени». Таким образом, регионы, также могут рассматриваться как «воображаемые сообщества» (Imagined Communities, по Б. Андерсону), как познавательный результат преднамеренных политических усилий, как реакция на происхождение и распространение национализма.

Практической реализацией идеи регионального строительства стало транснациональное объединение северных областей Европы и России — Совет Баренцева евро-арктического региона (СБЕАР).

В рамках концепции регионального строительства Баренцев евро арктический регион мыслится его создателями как функциональное политическое, экономическое и геополитическое пространство, основанное на общности и подобии геополитических, экономических и идентификационных характеристик (зона лесов Швеции, Финляндии, Норвегии и России) и в какой-то мере противостоящее другим европейским регионам. Можно сказать, что региональное строительство в рамках Баренцева региона становится вопросом политики идентичности.

Именно в формировании образов общей северной идентичности, межнационального чувства объединения и заключается, по мнению создателей концепции регионального строительства, один из основных факторов успешного функционирования Баренцева евро-арктического сотрудничества и региона в целом.

В качестве основных факторов создания североевропейской идентификационной области обычно отмечаются следующие:

Общность природно-климатических условий, которые характеризуются суровым климатом, ранимой природой;

Значительная удаленность от национальных центров, малая плотность населения;

Общность исторических и торговых контактов между Норвегией и русским Поморьем;

Генетическое родство финского и карельского (а сейчас и коми) этносов;

Общность экологических проблем;

Общность настоящих или будущих экономических и политических интересов.

Постоянные ссылки на эти факторы во всевозможных публичных выступлениях, прессе, специальной литературе и должны стать основой для формулирования «общедоступной задачи» — североевропейской идентичности. Многие исследователи склонны видеть в интенсивно развивающихся двухсторонних и многосторонних связях северных российских областей с северными областями Европы возвращение к утраченным за годы советской власти традиционным формам общения внутри региона, которые зафиксированы едва ли не на подсознательном уровне. По мнению некоторых аналитиков, обращение к этим архетипам на новом витке развития региональных отношений в Северной Европе должно не только нивелировать сложившиеся за 70 лет советской власти иные стереотипы поведения и идентификационных характеристик северорусских областей, но и сыграть роль «катализатора» в формировании межнациональной северной идентичности.

Еще одним примером функционирования концепта «региональная идентичность» на транснациональном уровне является ее развитие в рамках Балтийского сотрудничества. Так, в основополагающих документах проекта «Дуга Балтика» одна из основных целей заключается в усилении культурной региональной идентичности в регионе Балтийского моря через создание связей и реализацию общих проектов на территории региона.

В Копенгагенской декларации Совета государств Балтийского моря (СГБМ) зафиксировано следующее: «Министры иностранных дел Балтийских государств согласились с тем, что основополагающей целью их сотрудничества в области культуры является усиление чувства региональной идентичности» (курсив наш. — И.Б.). Подобная задача ставится и перед Парламентской конференцией Балтийских стран и перед Унией балтийских городов. В учредительном договоре Унии говорится о «многовековых культурных связях в области экономики, науки, защиты окружающей среды и туризма между городами региона Балтийского моря... города имеют много общего, давнюю историю и перспективное будущее...».

Если представить в виде таблицы наличие в качестве определяющего фактора развития региональную (северную) идентичность в международных региональных организациях, то можно получить следующую картину.

Современный этап развития регионального строительства на Европейском материке характеризуется не только нарастающим динамизмом трансрегиональных отношений, но и наметившимися процессами внутренней регионализации в рамках ЕС, появлением противостояния региональных интересов по вертикали «север — юг». Именно поэтому на смену «региональному строительству» приходит «политика измерений» как один из видов социальной рефлексии на процессы взаимной адаптации, эволюции представлений об идентичности и чувстве территориальной целостности. Одной из наиболее востребованных на сегодняшний день является инициированная Финляндией программа «Северное измерение», которая после ряда согласований стала одним из важнейших элементов внешней политики Европейского союза. География этой программы, охватывающая регион Балтийского моря, Арктики и Северо-Запада России, ее конкретное наполнение в значительной степени меняют характер и формы соотношения интеграционных и региональных тенденций, сложившихся на Севере Европы.

Кратко суть предложенной концепции сводится к продлению коренного европеизма до берегов Северного Ледовитого океана с одновременным включением в сферу европейских интересов России именно через северную горизонталь. Можно сказать, что в рамках концепции «Северного измерения» предлагается принципиально новая модель конструирования европейского пространства — крестообразное соединение вертикали и горизонтали. Причем эта модель «работает» не только для России, но и для других бывших восточноевропейских стран, настаивающих теперь на своей срединности и самоопределяющихся как «центрально-европейские». Концепция «Северного измерения» предлагает «исчезнувшему» Востоку Европы новое место в определении его геоцивилизационной идентичности за счет подключения к северной горизонтали, которая мыслится как место встречи коренной и бывшей Восточной Европы, как медиатор на грани двух миров.

Структурирующим стержнем нового измерения геополитических координат служит идея «северности» (Northerness), которая может явиться, по мнению авторов концепции, отправной точкой для формирования новой геоцивилизационной идентичности. Политика «Северного измерения», в геополитической перспективе стремящаяся придать жесткой вертикальной структуре Европы горизонтальное направление и расширить ее границы на север, в первую очередь за счет «восточных» территорий, предлагает России геоцивилизационный выбор между «скифами и азиатами» и «страной холода и медведей» (горизонталь) или между «европеизмом» и «византинизмом» (вертикаль).

Еще один пример формирования транснациональной идентичности — теория «четвертого мира», обусловленная проявлением современных наднациональных стратегий коренных малочисленных народов с целью политической и правовой рекодификации их статуса в обществе. Отличительной чертой «четвертого мира», всегда существующего в пределах «первого», «второго» и «третьего миров», служит условный характер его границ.

Появившись в 1980-е гг. как реакция на процессы деколонизации и глобализации, теория «четвертого мира» пытается придать новое измерение традиционным геополитическим моделям. В последних мировые процессы рассматриваются как взаимодействие наций-государств или политических систем, тогда как теория «четвертого мира» акцентирует внимание на этническом факторе мирового развития, интерпретируя политическую географию мира не как географию примерно 200 государств-империй, которые оккупировали большинство народов и стремятся понизить уровень биологического и культурного разнообразия мира, а как географию более 5000 народов, обладающих культурными, политическими и экономическими особенностями.

Таким образом, в основе концепта «четвертого мира» лежит представление о том, что этническая идентичность и статусы являются результатом не приписывания, а самоприписывания. Исходя из этого, теория «четвертого мира» стремится создать новую типологию идентичности, в основе которой лежат в первую очередь культурно-символические ценности, создающие в конечном счете новый символический код мира. «Постоянный процесс противопоставления — символического и реального, прямого и непрямого, при помощи которого коренные народы отличают себя от “большинства”, является решающим фактором поддержания “непрерывных систем идентификации” и усиления существующих границ. Среди форм непрямой и символической оппозиции наиболее часто практикуются различные формы манифестации культурного консерватизма, а также альтернативный символизм или “перевертывание противоположностей на шкале ценностей”. Использование альтернативного символизма нарушает ортодоксальность отношений в парадигме “центр — периферия”, “большинство — меньшинство”: дискриминируемая группа отрицает символический код, при помощи которого осуществляется ущемление, и заменяет его своим собственным кодом, конструируя, таким образом, превосходство меньшинства».

Саамы, инуиты и индейцы в соответствии с новым символическим кодом являются нациями и первонациями, а не меньшинствами. В результате ранее известные только узкому кругу специалистов малочисленные локальные группы включаются в глобальный дискурс. Вместе с тем коренные народы сохраняют высокую степень локальности, отличительной чертой которой является исторически взлелеянная территориальная идентичность.

Таким образом, региональная идентичность является сложным феноменом политического развития и имеет ряд особенностей:

1. Региональная идентичность иерархична. Она включает несколько уровней, каждый из которых отражает принадлежность к тому или иному территориальному таксону: малой родине (село, квартал), политико-административному образованию (город, область, республика), экономико-географическому району (Поволжье, Поморье, Сибирь), стране в целом, транснациональному сообществу. Причем в зависимости от того, какая из региональных идентичностей является ведущей, она становится фактором консолидации или дезинтеграции общества. Последнее, в частности, болезненно заявляет о себе в местничестве, под которым понимается выдвижение на первый план узких, локальных интересов в ущерб общегосударственным, общенациональным ценностям, в сепаратизме, представляющем собой открытое противостояние регионов центру, их полное государственно-правовое обособление и пр.

2. Региональная идентичность отдельных лиц и групп отличается по степени интенсивности и по месту, которое она занимает в ряду других идентичностей. Именно это определяет миграционную мобильность людей и наличие или отсутствие в обществе патриотических устремлений. В регионах, где чувство «малой родины» представляет собой высшую ценность, забота о ней выливается в партикуляризм, ведущий к политической разобщенности общества. Напротив, слабая связь с место-развитием ведет к формированию идеологии космополитизма, проповедующей отказ от национального суверенитета, национальных традиций и культуры во имя абстрактного единства человеческой цивилизации, «единого мирового государства».

3. Региональная идентичность есть форма осмысления и выражения региональных интересов. Их существование обусловлено территориальными особенностями жизнедеятельности людей. И чем глубже эти особенности, тем заметнее отличаются региональные интересы от общегосударственных. Их подчеркнутая артикуляция происходит в условиях общего кризиса в стране, когда возникает надежда избежать неминуемые трудности путем автономных решений, освободившись от каких бы то ни было обязательств перед государством или другими регионами. Так, после дефолта 1998 г. российские регионы оказались вынужденными искать пути и способы самостоятельного выживания, не рассчитывая на помощь центра. Это привело к формированию соответствующей политики, подчиненной только узкорегиональным интересам.

4. Региональная идентичность складывается стихийно и формируется сознательно региональными элитами (региональные администрации, бизнес-группы, политические движения, региональные отделения политических партий и другие общественные объединений, институты образования и культуры), которые видят в ней действенный мобилизационный ресурс, укрепляющий их позиции в глазах «собственного» населения, а вместе с тем и в глазах центральной власти.

5. Региональная идентичность мифологична. Она абсолютизирует значение региона как самостоятельной реальности, который на деле является вторичным образованием по сравнению с государством и с местными муниципальными образованиями. В силу этого региональные элиты и массы руководствуются в своем поведении двумя противоположными мифами. В основе одного лежит убеждение в извечной ценности «единой и неделимой России», что на практике порождает тенденции к максимальной централизации, унитаризму, имперскости; другие абсолютизируют значение местной самобытности и во имя ее ратуют за ко н федерализацию страны. Региональные и местные бюджеты

Курсовая работа

по предмету «Политическая регионалистика»

на тему: «Региональная идентичность в современной России»

Введение

2 Структурные уровни региональной идентичности в современной России

Заключение

Введение

Необходимость теоретического осмысления феномена региональной идентичности в политической науке особо актуализируется при обращении к российским реалиям, где одним из следствий трансформации политической системы на рубеже 1980-90-х гг. стала регионализация политического пространства, сопровождавшаяся резким ростом регионального самосознания. На уровне научного языка это нашло выражение в появлении таких исследовательских сюжетов как «региональное самосознание», «региональная мифология», «региональная идеология» и собственно сама «региональная идентичность». С разных сторон и с различных методологических позиций исследователи пытались объяснить усиление региональной идентификации и ее мобилизационный потенциал, который, находясь в условиях слабости федеральных властей, взяла на вооружение региональная элита и стала укреплять свои позиции путем продвижения в региональные сообщества разнообразных мифологических текстов, символов и идей.

Начало 2000-х гг. ознаменовалось новым этапом во взаимоотношении Центра и регионов. Новые политические условия, связанные с реформированием федеративных отношений, изменили контекст, при котором происходило усиление региональной идентификации в 1990-е годы. При этом конкуренция между регионами только усилилась, что привело к распространению в субъектах РФ политического курса, направленного на поиск неких исключительных и уникальных обстоятельств, которые выделяли бы данный регион из числа прочих, выгодно преподносили бы территорию во внешнем пространстве. Вопросы позиционирования, регионального имиджа, оценки и повышения туристического и инвестиционного потенциала региона, улучшения позитивного самоощущения регионального сообщества от проживания в данном регионе, необходимости изменения миграционного сальдо в положительную сторону получают статус законодательно оформленных приоритетов.

Таким образом, в настоящее время в России складываются разнообразные варианты проявлений региональной уникальности. Их теоретическое осмысление и способы изучения имеют не малое значение для понимания динамики регионализации в России и функционирования региона как сложной социально-политической системы.

Объект исследования - региональная идентичность в современной России.

Предмет исследования - модели региональной идентичности в современной России.

Цель исследования - выявить типы региональной идентичности и определить их соотношение с основными характеристиками регионов РФ.

Основными задачами исследования являются:

проанализировать существующие методологические подходы к изучению региональной идентичности и определить специфику их возможного применения к изучению феномена региональной идентичности в России;

определить критерий типологизации региональной идентичности в российских регионах;

характеризовать различные типы региональной идентичности российских регионов;

определить соотношение этих типов между собой и провести их корреляцию с ключевыми характеристиками регионов РФ;

проанализировать возможные отклонения от типологической схемы путем уточняющего глубинного анализа модели региональной идентичности в отдельном регионе.

Глава I. Политологический анализ региональной идентичности: теоретико-методологические основания

1Региональная идентичность как теоретическая проблема политической науки

В социальной теории анализ места, территории прошел путь от физического или географического детерминизма, когда окружающую среду рассматривают как ключевой фактор функционирования социума, до подходов, при которых отношения между человеком и территорией имеют динамичный и интерактивный характер, а место приобретает социальное, психологическое и культурное значение. Место играет существенную роль в формировании идентичности, поскольку этот процесс имеет как внутреннее измерение, поскольку происходит в сознании индивида, так и внешнее, поскольку проявляется в системе интеракций человека с окружающим миром.

Между индивидом и местом его локализации - проживания, работы, отдыха, общения и т.п. - существует крайне важная и слабо изученная связь. Не подлежит сомнению, что не только человек оказывает непосредственное влияние на свое физическое окружение путем его активного преобразования, но и физическая среда накладывает отпечаток на мировосприятие и поведение человека. В большинстве теоретических и эмпирических исследований, как отечественных, так и зарубежных, отсутствует анализ влияния физической среды на процессы становления идентичности. Вместе с тем в некоторых, очень редких случаях авторы, пытаясь интегрировать такие понятия, как пространство, место, территория, в концепции идентичности, демонстрируют возможности расширения классической теории социальной идентичности благодаря включению разнообразных аспектов концепта место.

Место, территория, пространство относятся к тем повседневным измерениям человеческого существования, которые часто наполнены самоочевидным смыслом, не проблематизируются и не подвергаются сомнению.

Вместе с тем они имеют огромное значение для существования человека, обеспечивая стабильность и предсказуемость его жизни. Среди множества теоретических направлений современной социологии особое внимание к миру повседневной жизни проявляют представители феноменологической школы, начиная с Э. Гуссерля, М. Хайдеггера, М. Мерло-Понти - великих философов, основоположников этого направления - заканчивая А.Шюцем, который собственно и создал социологическую феноменологию.

Именно феноменология придала особое звучание проблематике места, пространства, территории, а также дома, места жительства и пребывания человека. Итак, достижения феноменологической парадигмы могут оказаться релевантными в анализе территориальных - локальных и региональных - идентичностей. Несмотря на принадлежность к единой теоретической школе, разные феноменологи выработали различные концептуализации места и пространства. Место и дом привлекали внимание феноменологов благодаря центральной роли, которую они играют в субъективном опыте человека, его повседневном мире. В прикладном теоретизировании Шюц размышляет о роли дома в создании природных установок человека, в упорядочении его жизненного мира. Эта линия рассуждений нашла свое отражение даже в архитектурной теории, где особое ударение сделано на существовании особого духа места, или genius loci.

Место можно определить как социальную категорию, а не просто физическое пространство. Место всегда ассоциируется с определенными социальными группами, стилем жизни, социальным статусом, моделями поведения и общения. В многочисленных работах выдающегося китайского географа И-Фу Туана проанализировано то, что люди думают о месте и пространстве и как ощущают их, как у них формируется ощущение привязанности к дому, району, городу и стране в целом. Туан уделяет большое внимание выяснению того, каким образом чувства и эмоции, касающиеся пространства и места, из меняются под влиянием ощущения времени. Мыслитель предлагает различать понятия места и пространства: место - это безопасность, а пространство - свобода. Мы привязаны к первому и стремимся ко второму, Это базовые компоненты нашего жизненного мира, которые воспринимаются как нечто само собой разумеющееся. Однако попытки порассуждать о них, задуматься над их внутренней сутью ведут к неожиданным открытиям.

Пространство - более абстрактное понятие, чем место. То, что сначала воспринимают как пространство, постепенно приобретает черты места, по мере того, как человек начинает осваивать его, знакомиться ближе, наделять его определенной ценностью. Места являются собственно местами, а не просто географическим пространством, именно потому, что имеют идентичность.

Территориальные идентичности создаются комплексом чувств, значений, опыта, воспоминаний и действий, которые, будучи индивидуальными, существенно трансформируются социальными структурами и проявляются в процессе социализации. Пространство и место связаны с разным ощущением времени: если первое ассоциируется с движением, то второе - с паузой, остановкой. Ключевым аналитическим понятием, которое использует Туан, является опыт. Это всеобъемлющий термин, охватывающий все модели познания и конструирования реальности.

Позитивные эмоциональные связи с местом Туан называет топофилией. Важное методологическое значение имеет диффе ренциация между ощущением места (sense of place) и укорененностью (rootedness). Первое означает осознание позитивных чувств к определенному месту, а второе - ощущение быть как дома. Эти понятия перекликаются с другим, ставшим в последние годы более привычным и нормативным среди исследователей территориальных явлений, а именно: привязанность к месту (attachment to place). Оно означает аффективную связь (эмоции, чувства, на строения и т.п.), которую индивид ощущает по-разному, с разной силой, в разных формах и с разной степенью осознания в отношении тех мест, где он родился, живет и действует. С теми или иными местами ассоциируются и те или иные сообщества, посредством которых определяются места и которые, в свою очередь, определяются через их принадлежность к этим местам. Эти территории и связанные с ними человеческие объединения характеризуются разными масштабами и уровнями институционализации - жилье, дом (семья, родные, друзья), рабочее место (коллеги), окружение (соседи), город, регион, страна и т.п. Все они играют весьма существенную позитивную роль в определении того, кто мы есть, в нашей самоидентификации, в придавании смысла нашей жизни, наполнении ее ценностями, значением, целями. Однако привязанность к определенным местам может приводить и к пагубным последствиям, порождая вражду, ненависть, агрессию, как это происходит в случае этнических конфликтов.

Другой ученый в области культурной географии, британка Дорин Месси рассматривает понятие места и пространства с позиций феминистической критики. Выступая против попыток романтизации места, она не склонна усматривать в нем нечто единое, недвижимое, укорененное в статичном пространстве. Существенное различие между местом и пространством заключается в том, что пространство можно рассматривать как статичное, вневременное измерение, тогда как место неразрывно связано с течением времени. Согласно предлагаемой Месси перспективе, место конструируется не путем установления рамок, границ, а благодаря выявлению взаимосвязей с находящимся извне. А значит, место имеет открытую, релятивную и множественную природу, которая постоянно подвергается контестации. Место представляет собой укорененную социальную практику как систему социальных отношений. Поэтому место - это живая субстанция, создаваемая из бесчисленной совокупности социальных интеракций. Подобные интеракции происходят при определенных обстоятельствах в рамках территориально обусловленных образцов. Можно утверждать, что они созданы местом и сами, в свою очередь, обусловливают специфику места. Таким образом, жители определенного места находятся в длительном и культурно и структурно детерминированном контакте, который способен порождать чрезвычайно важные и устойчивые последствия. Применяя концепцию места, представленную Месси, мы выходим на механизмы формирования локальных, присущих определенному месту идентичностей.

Осуществляя преимущественно политико-экономический анализ процессов развития, происходящих на региональном уровне, Месси указывает на ограничения политики локальности и необходимость осмысления более широких, глобальных связей и социальных отношений, связанных с местной уникальностью и локальной идентичностью. Однако она отвергает идею о том, что новые информационные технологии и трансформация финансово-экономических отношений в направлении глобализации радикально изменили суть таких понятий, как место и дом.

Данная линия рассуждения существенно отличается от утверждений теоретиков информационного общества, которые акцентируют общественные изменения, вызванные радикальной трансформацией информационно-коммуникационной сферы.

В современной социально-психологической и социологической литературе существует несколько теорий, объясняющих феномен идентичности.

Две, наиболее известные и обоснованные - как в концептуальном, так и в эмпирическом плане - могут быть применены для объяснения процессов взаимодействия и взаимовлияния между личностью и местом. Одна из них - теория социальной идентичности - возникла и получила распространение в основном среди социальных психологов, тогда как другая - теория идентичности - находит сторонников в кругах социологов. Кратко остановимся на главных положениях каждой из них, подчеркивая те концептуально важные постулаты, которые могут послужить отправными точками для изучения феномена территориальной идентичности.

Начнем с теории идентичности - одной из наиболее влиятельных в со временной социологии, обоснование которой связано с классическими концептуализациями символического интеракционизма. Истоки теории можно обнаружить в работах американских классиков Чарльза Кули, Джорджа Мида и Герберта Блумера. Современные теоретики, последователи интеракционизма Питер Бурке, Ральф Тернер, Джордж МакКол, Джерри Сименс, Шелдон Страйкер и др. рассматривают индивидуальную идентичность как продукт тех ролей, которые человек выполняет в обществе. Я они трактуют как неоднородную и динамичную сущность, дифференцирующуюся в результате разносторонних социальных влияний. Эта теория анализирует механизмы формирования идентичности на микросоциальном уровне, связывая ее с процессами взаимодействия, принятия, индивидуального понимания и выполнения социальных ролей, с отношением к тем или иным ролевым репертуарам.

Сначала теория идентичности была сформулирована Страйкером. В последнее время она получила дальнейшее развитие и более широкую аналитическую перспективу в трудах его сторонников. В ее рамках можно выделить разные по смыслу ответвления, одни из которых теснее, другие слабее связаны с изначальным символическим интеракционизмом.

В теории идентичности остается неприкосновенной идея о формировании Я или самости в процессе социального взаимодействия, благодаря которому люди познают себя, наблюдая за реакциями других. Ключевым социально-психологическим механизмом становления самости выступает принятие роли другого. Согласно широко известному выражению предтечи интеракционизма Уильяма Джеймса человек имеет столько отдельных я, сколько существует социальных групп, мнением которых он дорожит.

В теории Страйкера вариации идентичностей связаны с разнообразием социальных ролей, выполняемых индивидом. По сути, речь идет о том, что Я представляет собой совокупность отдельных ролевых идентичностей, каждая из которых, в свою очередь, соответствует ролевой позиции в обществе.

В нашем контексте следует вспомнить классическое различение, которое выдвигает Мид в работе Дух, самость и общество, размышляя над двумя неотъемлемыми сторонами самости - индивидуальным, спонтанным Я (в английском оригинале и социальным, обобщенным я (mе). По словам самого классика интеракционизма, Я есть реакция организма на установки других; я есть организованное множество установок других, которые индивид сам принимает.

То есть очевидно, что в рамках теории идентичности речь идет о тех социально обусловленных и отрефлексированных индивидом разнообразных я, которые предстают в виде ролевых идентичностей. Последние являются теми самоопределениями, которые люди приписывают себе в результате осознания своих позиций в общественном пространстве, которые тоже связаны с выполнением тех или иных ролей. Роли имеют рефлексивный характер, поскольку приобретают значение для индивида в процессе взаимодействия и через взаимодействие. Реакции других на индивида возникают прежде всего в связи с выполнением той или иной роли. Именно эти реакции, по мнению сторонников теории, формируют базис для самоопределения.

Таким образом, роли служат тем фундаментом, на котором возводится здание идентичности. Вместе с тем роли - это тот мостик, который связывает индивидов с социальной структурой.

Теория географической идентичности Особое место среди концептуальных разработок западных ученых, посвященных связям идентичности с территорией, занимает теория местной идентичности (place identity). Учитывая неполную адекватность прямого русского перевода англоязычного термина, предлагаю использовать как взаимозаменяемое понятие географической идентичности. Термин place-identity был введен в научный оборот в конце 70-х годов ХХ века американским социальным психологом Гарольдом Прошанским Пространственную идентичность он определяет как инкорпорацию индивидом места, территории в более широкую концепцию Я, как попурри воспоминаний, концепций, интерпретаций, идей и соответствующих чувств по отношению к определенным физическим местам и типам мест.

Места, с которыми связано формирование и развитие ТИ, состоят из дома, школы, микрорайона. То есть исследовательский фокус направлен на изучение непосредственного окружения индивида, в котором происходит львиная доля межличностных взаимодействий. Такая микросоциальная сфокусированность не случайна, поскольку автор говорит прежде всего об зучении того, как приобретается ТИ в процессе социализации. Исследователи рассматривают формирование ТИ с детства параллельно и аналогично со становлением индивидуальной идентичности в целом. С самого начала детиучатсяотделятьсебякакотдругихлюдей,так и от окружающей среды.

Прошанский рассматривал место как часть индивидуальной идентичности, как определенную субидентичность, по аналогии с классом или гендером. Он видел разные самоидентичности, связанные с теми или иными социальными ролями, как часть целостной территориальной идентичности каждого индивида. Теория процессов идентичности Брейквелл рассматривает место как часть множества разнообразных категорий идентичности, поскольку места несут в себе символы класса, гендера, происхождения и других статусных характеристик. Модель Брейквелл постулирует наличие четырех принципов идентичности: 1) самоуважение (позитивная оценка себя или своей группы), 2) самоэффективность (способность человека эффективно функционировать в определенной социальной ситуации, контролировать внешнюю среду), 3) своеобразие (distinctiveness) (ощущение собственной уникальности по сравнению с представителями других групп или общностей), 4) непрерывность, целостность, преемственность (continuity) (потребность в стабильности во времени и пространстве). Таким образом, данная теория предполагает, что разработка специальной теории, которая бы объясняла влияние территории на идентичность, - занятие лишнее и ненужное. Последователи теории Брейквелл в последние годы проводили исследования с целью изучения территориальных аспектов идентичности. Так, Спеллер с коллегами изучали изменения в пространственной организации и то, как они повлияли на идентичность жителей местной общины, находящейся в процессе социальных изменений.

Проблема пространственной идентичности получила весьма широкий резонанс и распространение в различных общественных дисциплинах - от психологии до архитектуры. Заинтересованность специалистов разных на правлений обусловила появление исследований с непривычным, нетривиальным фокусом анализа, например, способов украшения домов и рабочих мест как средства коммуникации и самопрезентации; дома, жилья, места жительства как источника самокатегоризации, привязанности к месту. Норвежский исследователь Ашильд Хейге рассматривает влияние места на идентичность в рамках голлистской и реципрокной модели взаимодействия между людьми и их физическим окружением: люди влияют на места, и места влияют на то, как люди видят самих себя.

Территориальная идентичность включает привязанность к определенной территории, но этим не ограничивается. Привязанность - это только одна из подструктур ТИ, которую нельзя рассматривать как одну из разновидностей социальной идентичности наряду с наиболее влиятельными, классическими ее формами - полом, национальностью (расой) и классом.

ТИ стоит в стороне на фоне последних, пронизывающих практически все ситуации социального взаимодействия, опосредующих модели всех коммуникаций, влияющих на все образцы самопрезентаций. В этом смысле они всеобъемлющи, поскольку всегда незримо присутствуют с нами в процессе нашей вовлеченности в публичное пространство.

Территориальная идентичность - это скорее одна из возможных форм манифестации социальной идентичности, часть других идентификационных категорий. Место нельзя рассматривать только как одну из многих социальных категорий. Вместе с тем место - не только контекст или фон, на котором происходит формирование и актуализация различных идентичностей, это скорее неотъемлемая, интегральная часть социальной идентичности. Например, различные архитектурные формы могут способствовать тем или иным моделям интеракции, порождать разные, порой прямо противоположные социальные чувства, способствовать взаимодействию или тормозить его, делать более выразительной или нивелировать социальную дистанцию, акцентировать социальное неравенство или, наоборот, равноправие.

То есть место может играть абсолютно разную роль в зависимости от стимулирования той или иной индивидуальной и социальной идентичности.

Территориальная община как воображенная общность Территориальную идентичность можно рассматривать также в рамках концептуального подхода, уходящего своими корнями в классический труд выдающегося американского ученого Бенедикта Андерсона Воображенные общности [Андерсoн, 2001]. Хотя книга посвящена в основном анализу макросоциальных предпосылок формирования национализма во времена раннего модерна, концепция воображенных общностей получила широкое научное признание, и ее часто используют для изучения различных по смыслу, но схожих по своей сути форм общественного бытия.

Все свое внимание исследователя Андерсон фокусирует на нации, определяя ее как воображенную политическую общность - причем воображен ную как генетически ограниченную и суверенную. Она воображенная потому, что представители даже самой малой нации никогда не будут знать большинства своих соотечественников, не будут встречать и даже не будут слышать ничего о них, и все же в воображении каждого будет жить образ их причастности. Переходя на более высокий уровень обобщения, исследователь подчеркивает, что любая общность, большая, чем первобытное поселение с непосредственными контактами между жителями (хотя, возможно, и она), является воображенной. Общности нужно различать не по их реальности или нереальности, а по манере воображения.

Понятие воображенной общности получило распространение в современной науке и часто используется в концептуализациях, анализирующих процессы структуризации общества. Конструирование и распад воображенных общностей трактуют как ключевой процесс появления и воспроизводства модерного и постмодерного обществ. Воображенные общности представляются основанными на общности религии, места жительства (территории), гендера, политики, цивилизации, науки. Однако изучение многих проявлений воображенной общности остается на начальном уровне.

Территориальным идентичностям уделяют значительное внимание в контексте построения и реализации стратегий местного развития. Выступая неотъемлемой частью социокультурного пространства, местная идентичность может быть как стимулирующим, так и сдерживающим фактором экономического и социального развития. Так, проблема ТИ становится частью более широкого аналитического контекста, связанного с выявлением взаимосвязей между культурой и экономикой. В этом контексте речь идет о региональной культуре, понимаемой как принятые в определенном региональном сообществе ценности, верования и общественные традиции региона. Культура рассматривается как активная сила социального воспроизводства, как процесс взаимодействия различных социальных акторов и как продукт дискурсов, в которых люди манифестируют свой социальный опыт самим себе и представителям других общностей. Определенные региональные культуры могут стимулировать процессы социального обучения и инновации, а другие - наоборот сдерживать.

Рассмотрение нескольких, наиболее известных концепций дает основания для определенных выводов касательно релевантности представленных подходов для изучения тех процессов актуализации территориальных, в том числе региональных идентичностей, с которыми мы соприкасаемся на современном этапе развития нашей страны.

Сам понятийный аппарат находится на стадии формирования и требует дальнейшего совершенствования, особенно что касается отечественной социологии. Наличие различных теоретических подходов позволяет рассматривать процессы формирования и актуализации территориальных идентичностей с разных сторон, создавая многоаспектный и междисциплинарный образ явления.

2Региональная идентичность: теоретическое содержание и методология изучения

Концепция региональной идентичности имеет междисциплинарное содержание и базируется на научном наследии ряда наук. Региональная экономика «обеспечивает» концепцию региональной идентичности соответствующей статистикой и предоставляет свои специфические методы исследования. (К примеру, интересные результаты дает приложение теории центральных мест В. Кристаллера к оценке радиуса влияния и притяжения поселений.) Социология и социальная география в СССР-России в 70е - 90е гг. сформировали концепцию социально-территориальной общности (СТО), актуальную и сегодня.

Среди отечественных исследований одно из немногих исследований «территориальной идентичности» принадлежит Н.А. Шматко и Ю.Л. Качанову. Территориальная идентичность является результатом отождествления «Я - член территориальной общности». Предполагается, что для каждого индивида при фиксированном наборе образов территорий механизм идентификации постоянен. Авторы указывают, что каждый индивид обладает образом «Я - член территориальной общности», который вместе со способом соотнесения (сравнения, оценивания, различения и отождествления) образа «Я» и образов территориальных общностей образует механизм территориальной идентификации. Важным моментом здесь является «масштаб» или границы той территориальной общности, к которой индивид чувствует причастность: это может быть ограниченная территория - конкретное место (город, село, область) или значительно более широкие пространства - Россия, СНГ, а для некоторых респондентов («имперцев», «державников») - все еще СССР. Многое зависит от условий социализации и положения (не только социального, но и географического) конкретного индивида».Следует отметить, что географы подошли к изучению проблем идентичности и отталкиваясь от изучения географической среды. Географы, конечно же, не видели в характеристиках территории единственную причину конкретного формирования какой-либо культуры, скорее, те или иные особенности географической среды рассматривались как фактор территориальной дифференциации культуры. Теории географической среды и ее многочисленные ответвления сыграли, безусловно, положительную роль в формировании теоретических представлений о региональной идентичности.

Традиционные исследования общности базировались на представлениях о жестко ограниченных в территориальном социальном и культурном плане территориях. Эксперты и ученые считали, что «конфликт идентичностей» происходит там, где две или более групп начинают претендовать на одну и ту же историческую, культурную, социальную, политическую территорию. Естественно то, что «накладка идентичностей» наиболее явно проявляется в случаях политических притязаний на спорные географические территории. Сила территориального инстинкта многократно умножается в том случае, если территориальная общность оказывается в пограничном положении. В общественных науках постепенно складывается точка зрения, согласно которой под территориальной идентичностью понимаются изменяющиеся и динамичные явления, нежели зафиксированные неизменные пространства с четкими границами.

Отечественная наука также не обошла вниманием эти сюжеты, связанные прежде всего с творчеством Д.С. Лихачева и Ю.М. Лотмана. Анализируя характер географических описаний страны в древнерусской литерату ре, Д.С. Лихачев отмечает: «География дается перечислениями стран, рек, городов, пограничных земель».

Итак, региональная идентичность - часть социальной идентичности личности. В структуре социальной идентификации обычно выделяют два основных компонента - когнитивный (знания, представления об особенностях собственной группы и осознания себя её членом) и аффективный (оценка качеств собственной группы, значимость членства в ней). В структуре региональной социальной идентификации присутствуют те же два основных компонента - знания, представления об особенностях собственной «территориальной» группы и осознания себя её членом и оценка качеств собственной территории, значимость ее в мировой и локальной системе координат. Что это означает для совокупности населения, объединенной как минимум общим местом проживания? Ответ очевиден - возникает региональная общность. Необходимо осознать еще одну важную сторону сущности региона, определяющую специфику идентификации. Обычно «естественность» того или иного региона доказывается сходными географическими или культурными параметрами, которые «естественно» отделяют этот регион от соседних территорий. Следует отметить, что провозглашение некоторой совокупности территорий «регионом» возможно лишь при наличии всех или части указанных признаков:

· общности исторических судеб, свойственных только этой группе особенностей культуры (материальной и духовной),

· географического единства территории,

· некоторого общего типа экономики,

· совместной работы в региональных международных организациях.

Иными словами, для региональной идентификации принципиально важным понятием является представление о территориальных связях (ТС). ТС - связи, возникающие на основе совместного или соседского проживания членов социальных групп различного масштаба и различной культурной идентификации.

Рассматривая вопрос о региональной идентичности, следует учитывать то, что идентичность как процесс социальной идентификации, во-первых, может генерироваться самой общностью (внутренняя идентичность). Во-вторых, можно поставить вопрос о вспомогательной идентичности, базирующейся на наличие двух «эталонных культур» или одной эталонной и одной вспомогательной. В-третьих, территориальная идентичность может быть приписываема общности извне. Все варианты идентификации находятся во взаимосвязи и подвержены динамическому взаимовлиянию.

Говоря о показателях измерения идентичности, прежде всего следует отметить то, что мы должны отличать показатели, позволяющие измерять собственно идентификацию, и показатели, позволяющие измерять экономические и социальные процессы, ведущие к конструированию виртуального региона. Вторая группа показателей закономерно оказалась в поле зрения исследователей достаточно давно и исследуется как экономистами, географами, так и социологами. В данном разделе рассматриваются лишь собственно идентификационные показатели. Они имеют серьезную специфику, трудно определяются и еще труднее измеряются. К примеру, чем и как измерить процесс формирования социально-территориальной общности? Ясно, что все классические экономические показатели не дают главного - не показывают характер территориальных связей.

Наличие устойчивых территориальных связей населения не означает обязательного существования социально-территориальной общности, эти связи могут быть шире. Маятниковая миграция, радиус распространения дачных хозяйств центрального города - все это способствует региональной идентификации. При этом центральный город является «точкой опоры» для сообщества. Сошлемся на предложенное социологом Энтони Гидденсом понятие - «time-space comparison», пространственно-временное сжатие.

Следует обратить внимание и на некоторые экономические характеристики, например, связанные с ранжированием социально-статусных диспозиций по оси центр-периферия. В данном случае, конечно, оппозиция центр-периферия понимается не в пространственно-географическом отношении, а в связи с близостью или удаленностью от средоточий разного рода ресурсов и взаимодействий.Поскольку социально-статусная приближенность к центрам облегчает доступ к ресурсам и возможностям деятельности, она способствует экономическому развитию. Социально-статусная вытесненность на периферию ограничивает доступ к ресурсам и возможностям и подкрепляет охранительную (или оборонительную), консервативную, по сути, жизненную установку, связанную с удержанием экономических и статусных позиций.

Таким образом, первая задача - это диагностика объективного экономического и социально-экономического положения территории, в пределах которой предполагается существование региональной идентификации. При этом в рамках первой задачи оказываются важными не только такие базовые показатели, как ВРП и численность населения, но и специальные измерите ли, к примеру, наличие / отсутствие маятниковой миграции.

Самое главное заключается в том, что региональная идентификация - процесс управляемый. Интересы стратегического управления территориальным развитием в России неизбежно потребуют учета всех, даже малозначимых, факторов. На современном этапе развития используются наиболее значимые и «масштабные» макроэкономические методы. Однако в перспективе, в условиях глобализирующегося мира, региональная идентификация становится фактором, серьезно корректирующим процессы мирового развития. Региональная идентичность как явление общественной жизни и предмет исследования имеет достаточно сложную природу. Вероятно, разворачивающаяся унификация экономического пространства (глобализация) сопровождается дифференциацией политического пространства (регионализация). Новая региональная самоидентификация России скорее не явление, а процесс, который растянется на долгое время. Однако существуют участки российской территории, где реидентификация вынужденно идет быстрыми темпами. Уникальный пример региональной идентификации - Калининградская область. Формирование чувства региональной общности в Калининградской области началось после превращения области в эксклав. В свою очередь сегодня состояние экономического климата в области зависит от политического состояния области, качества региональной общности. Региональная идентификация, по сути, может быть как положительной, так и отрицательной с точки зрения эффективности экономического развития региона. Осознание населением собственного экономического и политического статуса неизбежно отражается и в характере хозяйственного развития. Статус «столичности» становится фактором социально-психологического климата, влияющего в свою очередь, скажем, на инвестиционную привлекательность. Это обстоятельство подчеркивает и М. Портер: «Парадоксальным является то, что устойчивые конкурентные преимущества в условиях мировой экономики часто оказываются в большей степени локальными…. Близость в географическом, культурном и организационном плане обеспечивает возможность специального доступа, особые взаимоотношения, лучшую информированность, возникновение мощных стимулов (выд. мною Н.М.), а также другие преимущества в производительности и в росте производительности, которые сложно получить на расстоянии».Иными словами, культурная и организационная близость является экономическим ресурсом, фактором конкурентных преимуществ.

Глава II. Структура и типы региональной идентичности в современной России

1 Типы региональной идентичности в современной России

Новизну и важность регионального измерения российской политики нельзя преувеличить. В определенной степени Россия стала подлинной федерацией, где классическое разделение властей на законодательную, исполнительную и судебную дополнено пространственным аспектом, предусматривающим предоставление территориальным единицам определенного политического статуса (в отличие от унитарного государства). География всегда играла заметную роль в российской политике, но теперь географическая фрагментация приняла сложные формы регионализма, где процессы радикальной децентрализации сопровождаются борьбой центральной власти, утратившей свой имперский статус, за новое подобающее место в политической системе.

Историческое развитие нашего Отечества было неразрывно связано с формированием на ее огромном пространстве не только этнических, но и территориальных общностей, заметно выделяющихся своей индивидуальностью, имеющих свою социокультурную специфику, которую можно определить понятием "региональная идентичность". Как отмечает Э.Смит, территориальная или региональная идентичность может быть отнесена наряду с тендерной к числу фундаментальных в структуре идентификационной матрицы человека! Причем такая региональная идентификация определялась для этнических русских, скорее, не национальной, а территориальной принадлежностью, придающей в собственных глазах и глазах окружающих специфические социально, психологически и культурно значимые признаки.

Сохранение и устойчивость региональной идентичности в России можно объяснить с помощью концепции "внутреннего колониализма" М. Хечтера. Последний понимает его как "существование, присущее той или иной культуре, иерархии разделения труда, которая способствует формированию реактивных групп"2, поэтому "внутренний колониализм" представляет собой форму эксплуатации Центром своей периферии. Пространственно неравномерные волны индустриализации в эпоху модерна усиливали маргинальность многих периферийных (провинциальных) территорий и в конечном итоге способствовали региональной стратификации и пространственно-территориальной иерархизации общества. Данный фактор, по М.Хечтеру, способствует сохранению этнической и региональной идентичности на определенных территориях (иногда в латентной форме), несмотря на все попытки Центра унифицировать культурные ценности. Кроме того, как отмечают некоторые исследователи, преобладание локальной политической лояльности над национальной характерно для обществ с фрагментарной политической культурой и транзитных политических периодов3.

В результате российский федерализм испытывает сильное воздействие политической и экономической конъюнктуры, и отношения центральных и региональных властей приобретают циклическую форму (централизации - децентрализации).

Первый этап такого рода взаимоотношений - цикл институционализации властных элит - субъектов федерации (1993-1999 гг.) - разворачивался в плоскости их дистанцирования от федеральной власти. Сотрудник Центра институциональных реформ при Университете штата Мэриленд (США) Л. Полищук считает, что "перемены в российской экономике привели к пространственному сужению политического кругозора и вытеснению региональными властями федеральных в системе политических предпочтений населения. Отчасти это произошло потому, что после отказа Центра от прямой поддержки предприятий, контроля над ценами и социальных субсидий значительная часть этих функций была подхвачена на региональном уровне". Центральная власть перестала в этот период быть выразителем и воплощением общего интереса. "Утрачиваемые федеральным центром функции "заботливого государства" охотно принимают на себя региональные администрации, значительно более близкие к людям и их нуждам. Традиционная модель смыслополагающей государственности не рухнула вместе с советской системой, она лишь "ушла вниз" и там укореняется. Процесс этот сопровождается значительным ростом местного патриотизма и возрождением локальных традиций как культурных, так и...политических", - отмечают исследователи РНИСиНП5.

Процесс противостояния власти региональной и политико-административных структур общенационального уровня выполняет несколько функций. Во-первых, он позволяет продемонстрировать силу и ресурсную мощь территориальных элит, показать, что региональная власть может самостоятельно справиться практически со всеми проблемами. Во-вторых, это противопоставление способствует повышению консолидации региональной элиты, благодаря чему исчезают (или приобретают латентную форму) конфликты в областной администрации, парламент субъекта федерации становится "карманным". В-третьих, адекватность позиции региональных элит местной политической культуре делает возможным представить себя в качестве артикуляторов и защитников региональных интересов, что дает им ощущение народной поддержки.

Наконец, в-четвертых, существование таких "безнациональных" образований; как "русские" субъекты Федерации, отсутствие у них конституционных возможностей ликвидировать асимметрию федеративного устройства чревато серьезными конфликтами и толкало представителей региональных элит в основном на демонстративные действия, приводящие к выходу из конституционного поля.

В России советское наследие обусловило наличие отличительных черт демократического федерализма, из которых особенно важны две. Первая - это этнический характер федерализма, который проявляется в том, что Российская Федерация включает субъекты двух типов: республики, образованные на территориях компактного проживания титульной нации (или группы наций), и регионы, образованные только по территориальному принципу. Вторая черта - слабость традиции автономной региональной администрации и гражданских ассоциаций в регионах. Попытка установить федеральную систему в условиях слабости гражданского общества и этнической мобилизации (проводимой элитами, если и не самими общественными движениями) приводит к полигике этнической дифференциации.

По аналогии со становлением гражданского общества предполагается, что для развития регионализма необходима экономическая автономия региональных акторов. Региональную элиту в основном образуют руководители бывших государственных предприятий, новые предприниматели, которые в большинстве случаев взамен прежнего диктата государственных плановых органов получили деспотическую эксплуатацию со стороны финансово-промышленных олигархов, представители аграрного сектора, а также малого и среднего бизнеса.

Разнообразие форм правления объясняется местными традициями, степенью сплоченности местных элит и этническим составом населения конкретного региона. Это разнообразие влияет на эффективность проводимой федеральной политики?

Как отмечает Престон Кинг, характерной чертой федерализма является то, что центральная власть в предусмотренных конституцией формах вовлекает субъекты Федерации в процесс принятия решения7. Хотя Смит прав, когда подчеркивает, что отличительной чертой процесса принятия решений на федеральном уровне является "политика компромисса"8, общей проблемой, особенно актуальной в России, является то, что участники торга располагают далеко не равным объемом ресурсов, и именно эта властная асимметрия предопределила своеобразие российского федерализма.

Существующая система предоставляет федеральному правительству широкие дискреционные полномочия в сфере распределения бюджетных средств, и политика фискального федерализма является основной составляющей его властных прерогатив. Субъекты федерации вынуждены "выторговывать" для себя свои собственные ресурсы, и перераспределение этих ресурсов - один из ключевых факторов, определяющих характер федеративных отношений. Национальные республики в процессе "торга" в качестве аргумента могут использовать угрозу сецессии9, хотя очевидно, что обладание природными ресурсами в равной мере важно для всех субъектов федерации.

Именно тотальная неэффективность расколотой государственной власти в России создала беспрецедентные возможности для развертывания регионализма. Используя поглощенность федеральных структур междуусобными схватками, их стремление опереться в этих схватках на регионы, местные элиты значительно увеличили свой вес и влияние. Открылось немалое поле для складывания "снизу" новых типов экономического и политического взаимодействия, поведенческих норм, нестандартных идеологических лозунгов.

Региональная дифференциация подталкивается существующими экономическими различиями: во-первых, по типу "дотирующие регионы - дотируемые регионы" и, во-вторых, по типу особенностей процесса экономического воспроизводства:

регионы, обладающие значительным экспортным потенциалом энергоресурсов (Тюменская область, Татарстан, Коми, Башкортостан, Красноярский край и др.);регионы, обладающие достаточно разнообразными ресурсами других полезных ископаемых (Республика Саха, Свердловская, Кемеровская области и т.д.);регионы, обладающие потенциалом вывоза за свои пределы важнейшей сельхозпродукции (Краснодарский и Ставропольский края, Белгородская, Курская, Саратовская, Астраханская области и т.д.);регионы, обладающие высокотехнологическим потенциалом (города Москва, Санкт-Петербург, Самара, Новосибирск, Нижний Новгород, Пермь, Челябинск и т.д.).С началом рыночных реформ четко выявляется картина разделения России по принципу "Север-Юг" (промышленно развитые и богатые сырьем области Севера и Востока и бедные аграрные регионы Юга). Это стало следствием исторически унаследованной структуры развития экономики, а также все возрастающей с начала 90-х годов тенденции превращения сырьевого сектора в становой хребет российской экономики. Результатом сырьевой ориентации стало географическое смещение оси промышленного развития на Дальний Восток, в Западную и Восточную Сибирь, на север европейской части России. Так, 11 наиболее преуспевающих российских территорий из 15 находятся именно в этих регионах. Тогда как 14 из 16 наиболее депрессивных территорий - на Северном Кавказе (5), в Центральном районе (6), в Северо-Западном (1), Поволжском (1) и на Урале (1). На Западную Сибирь - главный центр нефте-и газодобычи - приходится сейчас почти 50% ввода основных промышленных фондов, тогда как в Центральном районе инвестиции главным образом идут в непроизводственную сферу10.

В условиях системного кризиса процессы региональной дифференциации привели к тому, что существенно обострились межрегиональные противоречия. В частности, можно отметить стремление стать экономически самодостаточными тех провинций, которые вывозят энергоресурсы, сырье и продовольствие.

Усиливается социокультурный разрыв между регионами, особенно между наиболее податливыми к "западной модернизации" (Москва, Санкт-Петербург, Нижний Новгород, приморские "регионы-мосты" во внешний мир), и регионами, где доминирует "российский традиционализм".

Таким образом, неуправляемый системный кризис в России может быть описан через процессы развивающейся регионализации государства и хаотической децентрализации власти. В этих условиях вряд ли стоит преувеличивать роль и значение межрегиональных ассоциаций (типа "Сибирское Соглашение", "Большая Волга" и т. д.), особенно их сплоченность и долговечность. На ранней стадии проведения рыночных реформ некоторые из них стали механизмами для передачи региональных требований Центру, заменяя недостаток административных и финансовых средств привлечением политических ресурсов: лоббирования и пр".

Регионы ищут альтернативные формы взаимодействия, которые зачастую лишь подчеркивают их стремление уйти из-под сложившегося макрорегионального деления. Пожалуй, за исключением "Сибирского Соглашения", другие межрегиональные ассоциации не отличаются ни устойчивостью, ни организованностью. Поэтому не стоит говорить о них как о прочных структурах, играющих важную роль в институционализации центр-региональных конфликтов""2.

Приведенные примеры позволяют говорить об общем процессе хаотической децентрализации власти и неуправляемой регионализации, в результате которых происходила спонтанная фрагментация властного пространства, размывание власти как целостного феномена, появление новых властных субъектов, а также формирование новой геополитической реальности.

На фоне данных объективных тенденций любые попытки наращивания централизма в управлении национальными государствами могут привести к дисфункциональности институтов государства, рамок для политических, экономических и социальных организаций, а также к игнорированию их значительных общественных связей и синергетических сетей, которые являются кросс-национальными и региональными по своей ориентации, формирование рыночных отношений ведет к увеличению числа независимых субъектов хозяйственной деятельности, в том числе регионов. Регионально-городской мезоуровень управления в национальной системе, в котором каждый регион и региональная ассоциация являются прототипом для России, становится ключевым агентом политической организации и формой констелляции экономических связей с транснациональными компаниями в достижении конкурентной выгоды.

Отношение субъектов федерации к борьбе федеральных властей во многом предопределялось их интересами в федеральной институциональной структуре14. Составной частью Конституции 1993 года Федеративный договор не был признан, но в ней сохранились и базовые принципы децентрализации, и разграничение сфер совместной и исключительной компетенции со всеми присущими им противоречиями. Хотя Конституция 1993 года и не признает республики "суверенными государствами", к различным субъектам федерации она все еще подходит с разными мерками, несмотря на формальное провозглашение их равноправия (ч.1 ст.5).

Система двусторонних договоров о разграничении предметов ведения и полномочий между федеральной властью и отдельными субъектами федерации, которых к июню 1998 года, когда в основном завершился процесс их заключения, насчитывалось 46, формализовала сложившуюся асимметричную федерацию, где права отдельных регионов устанавливаются в результате переговоров, часто исходя из конъюнктурных соображений. Положения многих этих договоров, а особенно различные приложения к ним, не были опубликованы, и в результате их заключения отношения внутри федерации оказались еще более неустойчивыми, чем раньше.

Договоры только подрывали базовые принципы конституционного равенства и политической транспарентности. Ситуацию усугубляли различные соглашения, делегирующие конкретному субъекту федерации дополнительные полномочия, например, контроль над природными ресурсами. В качестве приложений к двусторонним договорам были подписаны многочисленные дополнительные соглашения, касающиеся конкретных вопросов. Например, с Татарстаном было заключено пять соглашений, касающихся банковской деятельности, валютной политики, переработки нефти, собственности иностранных компаний и связанных с ними вопросов, с Республикой Саха (Якутия) было подписано 15 подобных соглашений.

Октябрьские события 1993 года и новая Конституция существенно изменили правовые и политические рамки, в которых функционировали региональные органы власти. Исчезла многоуровневая вертикаль Советов, формально обладавших всей полнотой государственной власти. Края и области получили статус субъектов Федерации, уравнивавший их де-юре с республиками. Предполагалось перейти к прямому избранию глав исполнительной власти в краях и областях и последовательнее провести в жизнь принцип функционального разделения властей. Что же касается конкретных черт системы разделения и взаимодействия властей на региональном уровне, то Конституция открывала перед регионами широкий веер возможностей. Уточнить эти черты должны были основные законы субъектов федерации. В 1993-1994 годах в абсолютном большинстве из них прошли выборы в представительные органы власти, которым предстояло заняться разработкой и принятием региональных уставов и конституций. В любом случае именно для периода с конца 1993-го по 1997 год в большинстве российских регионов происходило интенсивное изменение институтов, задающих формальные "правила игры" в региональной политике, формально их разрабатывали представительные органы, на деле же они складывались как равнодействующая сложного и противоречивого взаимодействия многих участников региональной политики, в первую очередь администраций и парламентов. Кроме того, в принятии институциональных решений порой участвовали общественно-политические организации, научные и экспертно-консультационные структуры, региональные СМИ, различные группы интересов, а в отдельных случаях - и непосредственно население региона. Так складывались системы разделения властей, существенно отличавшиеся друг от друга. Впрочем, условно их можно разделить на две большие группы. Для одной из них был характерен относительно большой объем полномочий парламента (в частности, при контроле за исполнительной властью), для другой - явное преобладание исполнительной власти над законодательной.

Относительная институциональная слабость центральной власти способствовала регионализации российской политики, но в основном это была защитная реакция регионов, а не стремление к политической независимости. Более половины российских субъектов федерации имеют внешние границы и нуждаются в поддержке федеральных властей в отношениях с иностранными государствами. Централизованный бюджет позволяет Москве использовать распределение бюджетных средств в процессе "торга" с субъектами федерации. Региональные элиты редко выступают единым фронтом, и Центр активно использует их разобщенность в своих интересах. Кроме того, существуют серьезные культурные и психологические факторы, легитимирующие объединяющую роль Центра. Прежде всего полагают, что только государство может гарантировать права человека, причем это обеспечивается лишь в условиях единого правового пространства. Государство, таким образом, получает моральное оправдание в противовес теориям, подчеркивающим деспотизм государственной власти. Между тем в местных сообществах, в данном случае в субъектах федерации, существуют свои собственные представления о законности, которые весьма непросто согласовать со среднестатистической интерпретацией морали. России еще предстоит разрешить эти этические и политические дилеммы, а пока она весьма далека от подлинной территориальной интеграции.

2.2 Структурные уровни региональной идентичности в современной России

В современной России формируются различные варианты проявлений региональной идентичности. Их теоретическое осмысление и способы изучения трудно переоценить для понимания динамики российской регионализации и функционирования региона как сложной социально-экономической и социально-политической системы.

Исследователи по-разному определяют структурные компоненты региональной идентичности. Так, в зависимости от степени осознанности и политизации региональных особенностей М. Китинг считает, что в региональной идентичности есть три пласта. Первый пласт - когнитивный, он связан с процессом осознания существования региона, его географических пределов, сравнения своего региона с другими, а также с нахождением ключевых характеристик региональной особости (например, через язык, кухню, историю и др.). Второй - эмоциональный, он включает способ восприятия людьми своего региона и степень ее актуализации по сравнению с другими основаниями для идентификации, например, классовой и национальной. Третий - инструментальный, на уровне которого регион рассматривается в качестве основы для мобилизации и коллективных действий в преследовании общих целей2.

Х. Хутам и А. Лагендик также выделяют в региональной идентичности три уровня: стратегический, культурный и функциональный. «Регион обретает свою идентичность, если он отличается от других регионов политически оформленными стратегическими планами, имеет или производит культурное достоинство и функциональное строение». Концепции Китинга и Хутама-Лагендика строятся на включении в структуру региональной идентичности двух измерений: объективированных выражений региональной уникальности, например, историко-культурный фон, на основе которого «вырастает» самосознание жителей, и механизмов актуализации этих особенностей через политику по их конструированию.

Таким образом, в самом общем виде региональная идентичность может быть рассмотрена на двух уровнях: культурном и стратегическом.

Кулътурный уровень (характеристики региональной уникальности, которые можно описать формулой «о чем жители региона думают как о чем-то общем для всех»). В нем объединены черты регионального сообщества, формирующиеся в процессе взаимодействия внутри региона, начиная от культурно-исторического наследия и заканчивая формированием особого регионального сообщества, выраженного в типических характеристиках (ментальность). Иными словами, когда мы рассматриваем региональную идентичность на этом уровне, мы должны говорить о культурном измерении этой проблемы, изучать сложившиеся в рамках региона нарративы, мифологемы, ценности и символы.

Стратегический уровень - сознательное «изобретение» и использование региональной уникальности (символическая политика, «изобретение традиций», политика идентичностей региональных элит), а также продвижение конструируемой уникальности, выражающейся в формировании регионального имиджа (политика по формированию имиджа, позиционирование территории во внешнее пространство и т. д.). Причем целенаправленное продвижение позитивного образа может идти в двух направлениях: внутрь региона (для улучшения позитивного восприятия региона его жителями) и наружу (другим регионам, федеральному центру, международным акторам).

Основу конструирования региональной идентичности составляет не только воображение об уникальности территории, но и материал, лежащий вне его, - осознание отношения к региону и восприятие региона извне. Поэтому к культурному и стратегическому следует добавить внешний уровень, или образы о регионе, сформированные «внешними наблюдателями», и результаты рефлексии регионального сообщества по отношению к этим образам.

Таким образом, если на стратегическом уровне региона мы имеем дело с имиджем как целью и инструментом управления общественными настроениями, то на внешнем срезе имидж предстает в качестве образов о территории.

Формирование единства территории на культурном уровне невозможно без оформления границ региона. Причем речь идет не сколько об административном маркировании пространства, сколько о их символическом оформлении. Анализируя случай США, Б. Андерсон отмечает, что изначально границы между штатами создавались искусственно, а лишь позже приобрели символическое значение4. История почти всего XIX в. США показывает, как происходило оформление региональных воображаемых сообществ. В штатах создавались исторические общества, задачей которых было изучать историю конкретных штатов, формулировать региональный интерес, пропагандировать территориальные достижения.

Таким образом, границы конструируются через формирование социально значимых представлений (мифы, символы и т. д.). Причем необязательно административные границы и границы регионального сообщества будут совпадать. Возможны ситуации, при которых символическая легитимация пространственной локализованности будет опираться на исторические или природно-географические границы (горы, моря, реки и озера), играющие роль маркеров регионального пространства.

В случае если границы территории региона совпадают или соприкасаются с государственными границами иностранных государств, роль границы становится более значимой. Геополитический статус приграничных территорий дополняется еще одной важной спецификой - связями местных жителей с населением соседних государств.

Культурный уровень региональной идентичности наполняют мифы и символы. Мифы обычно классифицируют на основе их тематики. В регионах существуют разные мифы: об «особом» региональном (национальном) государстве; особой исторической миссии провинции и особом народе, населяющем провинцию; о первоначальном заселении территории и первопоселенцах, преодолевающих сопротивление сил природы и коварных жителей; «золотом веке» провинции; «своих» и «чужих»; «злом гении»; «культурных героях»; антимосковские мифы.

Наиболее распространенными региональными мифами в России являются мифы о культурном герое и столичные и провинциальные мифы. Основу мифа о культурном герое составляет фигура так называемого «регионального выходца» - известного земляка, исторической личности, родившейся в том или ином регионе и впоследствии получившей всероссийское или мировое признание. Культурным героем может быть не только историческая личность, но и современные «звезды» регионов (певцы, актеры и т. д.) и региональные лидеры (губернаторы, президенты республик), взявшие на себя роль силы, «наводящей порядок». В основе формирования регионального мифа лежит комплекс провинциальной неполноценности, испытываемый региональным сообществом по отношению к столице.

Объективированное выражение региональная мифология находит в региональной символике. В зависимости от региона их роль могут играть природные символы (река, озеро, животное, растение) и различные архитектурные памятники. В зависимости от производственной специфики территории символом индустриального региона могут быть исторические события, личности, национальные и культурные герои; различные неодушевленные предметы, элементы народного творчества и специфика региональной кухни; крупнейшее производство (завод, электростанция и др.) и т. д.

Кроме того, на семантическом уровне регион приобретает внутреннее «самоназвание», которое также становится местным символом (например, вместо Краснодарского края часто говорят «Кубань», а вместо Кировской области - «Вятка»). Символами могут стать и памятные для региональных сообществ даты, особенно дни рождения регионов и иные символически значимые исторические события.

Таким образом, на уровне культурного осознания региональная идентичность находит выражение в эмоционально-ценностной сопричастности к региональному сообществу и проявляется в ответе на вопрос «Кто мы?» через один или несколько дискурсов региональной уникальности, описывающих исключительные черты сообщества через мифологемы, символы. В итоге культурный уровень идентификации предстает в тех или иных характеристиках регионального сообщества.

Как только наличествующие особенности начинают использоваться в политических целях или сознательно изобретаться, региональная идентичность приобретает стратегический уровень. Основополагающим аспектом здесь является работа над представлениями о регионе внутри и за его пределами.

Стремление выделиться из ряда других субъектов, четко обозначить себя отдельным элементом в пространстве страны, включенным в более общие системы взаимодействий, приводит к появлению политического курса по конструированию позитивной известности территории. Политика идентичности региональных элит обычно имеет два направления: создание и популяризация местных героев и символов, формирование позитивного регионального имиджа. Цель подобного политического курса состоит в изменении социальных представлений о регионе, развитии позитивного самоощущения и чувства гордости населения от проживания в этом региональном пространстве. Механизмы, которые региональная элита использует при его проведении, в основном сводятся к мифотворчеству, ритуализации региональной жизни, созданию и поддержанию новых традиций, маркетингу территории, разработке стратегий и концепций регионального развития.

В большинстве регионов наблюдается формирование устойчивого политического курса, направленного на практическое и рациональное использование региональной идентичности. Наибольшее внимание региональные власти уделяют символическому позиционированию, брендингу территорий, что рассматривается ими в качестве предпосылки решения прагматичных задач, стоящих перед региональными сообществами, начиная от формирования инвестиционной и туристической привлекательности регионов и заканчивая улучшением социального климата территорий, сокращающего утечку человеческого капитала.

Направленность и значение элитных практик по позиционированию территории могут быть описаны термином «региональные амбиции», который заслуживает введения в научный оборот в качестве отдельного понятия политической практики. В семантической форме он предстает в виде лозунга о маркировании статуса региона, составляющего его наибольшую гордость.

В российских регионах отчетливо вырисовываются различные маркеры амбициозности: столица, центр, оплот, форпост и др. Категория «центра» предстает в виде некой стратегической точки, сосредоточия значимой позиции: географической («Центр Азии» - Республика Тыва, «Центр Евразии» - Алтайская республика, Читинская область); социальной («Центр славянского единства» - Белгородская область); политической («Центр России» - Красноярский край).

Претензии на столичный статус являются наиболее распространенными проявлениями региональных амбиций. Причем их начинают выдвигать не только города, имевшие этот статус в истории России, но и территории, легитимирующие свою потребность в столичном статусе через обращение к понятиям «истинная», «третья», «экономическая», «культурная» и иная столица России.

Самым привлекательным и конкурентным стало звание «третьей столицы России», на которое претендовало несколько российских городов: Нижний Новгород, Екатеринбург, Новосибирск и Казань. Ситуация разрешилась в тем, что в начале апреля 2009 г. Федеральная служба по интеллектуальной собственности, патентам и товарным знакам (Роспатент) рассмотрела заявки Нижнего Новгорода и Казани на право называться «третьей столицей России» и приняла решение в пользу столицы Татарстана. Таким образом, региональная амбиция оказывается способной конвертироваться в региональный бренд, закрепленный юридически.

Политика идентичности, направленная внутрь региона и формирующая образы о регионе, связана с ритуалами. В регионах есть памятные даты и формы их условного воспроизведения для закрепления в сознании населения.

Помимо ритуализации, ведется активная работа по укреплению в региональном сознании символов регионального сообщества. Регионы включились в проект «7 чудес России» и проводят аналогичные акции уже в масштабах субъекта Федерации. Вариацией подобных мероприятий становится определение «символа региона», или «имени региона». Обычно это приурочено к символически важной дате, например, ко дню рождения города или региона. Так, Кемеровская область определяла сразу «10 символов угольного Кузбасса», посвященных профессиональному празднику - Дню шахтера; Пермский край определял «Имя Перми Великой» ко дню рождения города.

Высшим проявлением стратегического уровня становится выражение приоритетов развития региона. Регион как часть страны играет в ее развитии определенную роль, которая связана с программой развития региона. Она представляет собой оформленные стратегические приоритеты развития территории и описание механизмов, обеспечивающих их достижение: идентификация по принципу «кто мы» дополняется вопросами «Куда мы идем?», «Каким путем?».

Каждый российский регион - это уникальный «набор» проявлений региональной идентичности в содержательном выражении и дискурсивных практик, конституирующих региональную самость. Между тем обращение к опыту российских регионов также показывает, что в одних регионах активно осуществляется политика по конструированию региональной идентичности, а где-то региональная «самость» развивается стихийно. Это открывает перспективы для типологии региональной идентичности, определяющим критерием для формирования которой является соотношение ее структурных уровней: культурного и стратегического.

Заключение

Постановка проблемы исследования специфики, структуры, факторов региональной идентичности определяется ее теоретической актуальностью в современной науке и важностью для практики управления поликультурными макрорегионами. В нашей стране активные исследования разных форм социальной идентичности начались с 90-х гг. XX в., что было вызвано распадом СССР, возникновением новых социальных групп, региональным сепаратизмом. На преодоление дезинтеграционных процессов было направлено формирование макрорегионов - федеральных округов. Вместе с тем административное создание федеральных округов еще не решает проблемы их устойчивости. Для этого требуется конструирование в сознании населения ценности своей причастности к конкретному территориальному образованию, то есть региональной идентичности.

У этой проблемы есть не только практический, но и теоретический аспект. В отечественной науке в настоящее время нет однозначной точки зрения на содержательные компоненты региональной идентичности, ее отличий от гражданского и этнокультурного видов. Нет ответа на вопрос о социокультурном смысле этого вида идентичности, и, наконец, не разработана методология исследования региональной идентичности.

Достаточно большой пласт научных исследований, которые выполнялись и на общетеоретическом, и на эмпирическом уровнях, фокусируется на проблемах этнической идентичности, формировании толерантности и ценностей мультикультурализма. Тем самым проблема соотношения этнической и гражданской идентичностей поставлена и рассматривается на уровне российского общества в целом. Среди ученых, исследующих этнический и гражданский виды идентичности, отсутствуют значительные противоречия: все соглашаются на необходимости поддержания этнического компонента (национального самосознания) в общественном сознании, создания условий для развития и правовой защиты этнических культур; но отсутствует также и сомнение в том, что доминирующим видом должна стать общероссийская гражданская идентичность.

Вместе с тем регионы страны имеют существенные отличия, и они значимы именно для конструирования и восприятия ее культурно-исторической целостности. Юг России с этой точки зрения отличается особенной сложностью многосоставного в этнокультурном и конфессиональном отношениях населения. Современные многочисленные этносоциальные и этнополитиче-ские исследования Кавказа в целом, его северной и южной частей подчеркивают напряженность ситуации в этом регионе мира. Известный отечественный ученый и организатор науки на Юге России Ю.А. Жданов выразил эту ситуацию емкой метафорой - «Кавказ - это солнечное сплетение Евразии». Грозные события недавней истории (90-х гг. XX в.) в этом регионе - вооруженный конфликт во Владикавказе, военные действия в Чечне, Дагестане, террористические акты, в Ингушетии, Кабардино-Балкарии, а также межэтническая напряженность в Ставрополье, Карачаево-Черкессии, свидетельствуют о необходимости адаптировать механизм конструирования общегражданской идентичности к социоструктурным и историко-культурным особенностям Юга России.

региональная идентичность современная россия

Список использованной литературы

1. Абдулатипов, Р.Г. Российская нация (этнонациональная и гражданская идентичность россиян в современных условиях) / Р.Г. Абдулатипов. -М.: Научная книга, 2013.

Авксентьев, В.А. Конфессиональная идентичность в конфликтном регионе: Ставрополье / В.А. Авксентьев, И.О. Бабкин, А.Ю. Хоц // Социол. исслед. 2013. - № 10.

Авксентьев, В.А. Региональная конфликтология. Концепты и российская практика / В.А. Авксентьев, Г.Д. Гриценко, А.В. Дмитриев. М., 2008.

Авраамова, Е.М. Формирование новой российской идентичности / Е.М. Авраамова // Общественные науки<и современность. 2010. - № 4.

Баранова, Т. С. Теоретические модели социальной идентификацИ- g-гличности / Т.С. Баранова // Социальная идентификация личности. МП-=1994.

Бедрик, А.В. Политическая ситуация и этнополитическое миф< творчество в Калмыкии / А.В. Бедрик // Южнороссийское обозрение. Вып. 24. Ростов н/Д, 2011.

Геополитика: Популярная энциклопедия / Под общ. ред. В. Манилова. М., 2002.

Данилова, Е.Н Гражданские и этнические идентификации в России и Польше / Е.Н. Данилова // Гражданские, этнические и религиозные идентичности в современной России. - М., 2012.

Данилова, Е.Н. Изменения в социальных идентификациях россиян / Е.Н. Данилова // Социол. журнал. 2000. - № 3/4.133

Дарендорф, Р. Тропы из утопии / Р. Дарендорф. М.: Праксис, 2002.

Ав.Дугин, А. Основы геополитики. Геополитическое будущее России / А. Дугин. -М.: Арктогея, 1997.

Евгенъева, Т. В. Архаическая мифология в современной политической культуре / Т.В. Евгеньева // Полития. 2012. - № 1.

Тишков, В.А. О феномене этничности / В.А. Тишков // Этнографическое обозрение. 2012. - № 3.

Тишков, В.А. Реквием по этносу: Исследования по социально-культурной антропологии / В.А. Тишков. М., 2010.

Тишков В.А. Российский Кавказ. Книга для политиков / В.А. Тишков. -М.: Росинформагротех, 2007.

Ядов, В.А. Саморегуляция и прогнозирование социального поведения личности / В.А. Ядов. М.: Наука, 1979.

Репетиторство

Нужна помощь по изучению какой-либы темы?

Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.

-- [ Страница 2 ] --

2. Региональные идентичности связаны с выработкой и поддержанием коллективных смыслов, системообразующих и регулирующих групповое взаимодействие, поддерживающих символическое единство регионального сообщества, формируют его границы, отделяют от других сообществ. Они приобретают политическую сущность, когда становятся значимыми в жизни регионального сообщества, используются в качестве символического средства легитимирующего порядок внутри региона.

3. Методологической основой анализа региональной идентичности в современной России может стать синтез социального конструктивизма с элементами политико-культурного подхода. С данных позиций в анализ региональной идентичности, оказываются включены: осознание особости или уникальности регионального сообщества через анализ культурно-исторического контекста, в рамках которого проистекает жизнь сообщества; символические оформление этой особости через институционализацию региональной символики и мифологии; стратегии развития регионального пространства, т.е. практики активности политической и интеллектуальной элиты по проведению политического курса – политики идентичности, а также выработки ими региональных идеологий, определяющих программы развития сообщества и внешне ориентированное позиционирование особости через оформление четкого имиджа региона.

4. Региональная идентичность может быть определена как процесс интерпретации регионального своеобразия, через который региональная уникальность приобретает институционализированные черты в определенных символах и мифах сообщества. Сущность же региональной идентичности проявляется в процессе конструирования наиболее значимых для сообщества выразителей ее уникальности.

5. В структуре региональной идентичности выделяется два основных компонента: культурно-ценностный и стратегический. Культурный уровень связан с характеристикой устоявшихся черт региональной уникальности, ценностных особенностей сообщества. Появление стратегического уровня подразумевает сознательное использование данных особенностей элитами в практических целях, например, для повышения известности региона, мобилизации сообщества и пр. Данное расчленение на уровни во многом является аналитическим конструктом, поскольку в реальности оба этих компонента находятся в тесной связи друг с другом. Тем не менее, степень сознательности в практиках выработки самости и их направленность достаточно четко определяются при обращении к любому региону. Культурные характеристики сообщества связаны с объективными особенностями регионов, стратегические - с политикой идентичности.

6. Соотношение культурного и стратегического уровней в структуре региональной может являться критерием для выделения типов идентичности в российских регионах. В зависимости от присутствия/отсутствия в процессе конструирования региональной идентичности культурного и стратегического уровней региональная идентичность может быть: 1). региональная идентичность с сильным культурным ядром при отсутствии или слабом его стратегическом оформлении; 2). региональная идентичность с сильным культурным ядром при наличии ярко выраженного стратегического его выражения; 3). региональная идентичность со слабым ощущением культурного единства, но при активной имиджевой политике; 4). региональная идентичность, при которой отсутствует выраженное культурное единство ее стратегическое оформление.

7. В России наиболее распространенным типом региональной идентичности является вариант сильного внутреннего единства населения региона на основе культурно-ценностной идентификации и выраженного стратегического направления в политике идентичности элит. Второй, довольно распространенный, тип идентичности в практике российских регионов – это вариант сильного внутреннего единства населения на основе культурного самоощущения, но при отсутствии его политического оформления.

8. Не существует жесткой зависимости от тех или иных объективных особенностей региона и складывающимся типом региональной идентичности. Можно говорить лишь о выявленных закономерностях: тип региональной идентичности соотносится с экономическим развитием и территориальным расположением региона. Практика конструирования региональной идентичности зависит от дискурсивной активности агентов конструирования региональной идентичности (политической элиты, интеллигенции, СМИ и др.) и от таких характеристик как координация их действий и используемые ими стратегии.

9. Внешнее отношение к региону и сам характер федеративных отношений в стране является важным условием в изменении выработки уникальности в регионах с точки зрения его содержательного наполнения и используемых при этом механизмов. В настоящее время наблюдается преобладание рациональных моментов в процессе позиционирования регионов среди прочих перед федеральным Центром.

Теоретическая и практическая значимость исследования . Результаты исследования могут быть использованы для дальнейшей разработки теоретических вопросов региональной идентичности. Материалы исследования могут быть использованы на уровне деятельности федеральных и региональных органов государственной власти при выработке управленческих решений, разработке федеральных и региональных стратегий развития регионов. Выводы и материалы исследования могут быть использованы при разработке учебных курсов «Политическая регионалистика», «Политическая социология», «Федерализм в современной России».

Апробация работы .

Основные положения и выводы диссертации изложены автором в докладах и выступлениях на научно-практических конференциях:

1. Всероссийская конференция «Политические процессы и локальные сообщества в малых городах России: современный этап развития» (Чусовой, Пермский край 8-9 сентября 2006 г.)

3. Международная конференция «Partnership and Cooperation beyond 2007» (Ekaterinburg, May 16 - 18, 2007 г.)

4. Всероссийская конференция «Политические и интеллектуальные сообщества в сравнительной перспективе» (Пермь 20-22 сентября 2007 г.)

5. Международная конференция «Трансформация политической системы России: проблемы и перспективы» (Москва, 22-23 ноября 2007 г.)

6. Всероссийская научная конференция, посвященной памяти профессора З.И.Фрайнбурга (Пермь, 13-14 ноября 2008 г.)

II. ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИОННОГО ИССЛЕДОВАНИЯ.

Во введении обосновывается актуальность темы, определяются цель и задачи, характеризуется степень научной разработанности проблемы, излагается теоретико-методологическая база, обосновываются научная новизна, теоретическая и практическая значимость исследования.

В первой главе « Политологический анализ региональной идентичности: теоретико-методологические основания » определяется теоретическая модель исследования региональной идентичности в современной России.

В первом параграфе «Региональная идентичность как теоретическая проблема политической науки » раскрывается специфика политологического анализа региональной идентичности.

Краткий обзор развития концепта «идентичность» позволил выделить два смысла в понятии идентичность: «тождественность» и «самость». Применительно к политическим исследованиям идентичность долгое время оказывалась увязанной в простом отождествлении индивида (солидарности) с какой-либо группой, имеющей политические цели или борющейся за власть, и находившей конкретное проявление в акте голосования (партийная идентификация). Ограниченность такой интерпретации политической идентичности связана с ее определением через понятие «тождественности». На взгляд автора наиболее перспективный взгляд на идентичность – это ее концептуализация через понятие «самости», а не тождественности. Поскольку «самость» фиксирует не только оформление ассоциативных процессов, но одновременно и классифицирующих признаков, отделяющих «своих» от чужих» становится возможным рассматривать не только внутренние структурные элементы идентичности и внешние ее проявления, но также и поднять вопрос «а что такое не самость?», «как она формируется?», «что отличает нас от них?».

Для определения критерия отделения политических идентичностей от неполитических используются теоретические наработки К.Шмитта, П.Бурдье, Ш.Муфф. Политические идентичности связаны с принадлежностью к определенной социально-политической общности (государству, нации и т.д.) и представляют собой практики выработки и поддержания коллективных смыслов, системообразующих и регулирующих групповое взаимодействие, поддерживающих символическое единство группы.

Исходя из этого, формулируются особенности политологического анализа проблемы идентичности: отход от восприятия идентичности как данности, простой фиксации различий; концентрация внимания на процесс политической артикуляции смыслов, конструирующих самость; анализ факторов и условий, определяющих почему именно такие возможности для идентификации доминируют, а другие исключены; выявление агентов конструирования самости, т.е. акцент на элитные практики; практическая ориентация исследований: поиск теоретических инструментов, которые позволили ли бы политическим и социальным акторам приступить к использованию ее результатов в политическом курсе.

Далее в параграфе определяется место региональной идентичности в матрице политических идентичностей. Регион как пространство, ограничивающее сообщества друг от друга, становится одним из оснований, на базе которых становится возможным появление политических идентичностей. Сам по себе факт проживания на одной территории в границах властно установленных административных единиц может стать либо фактором (благодаря которому усиливается различение себя по религиозному, этническому принципу) либо основанием для выдвижения территориальности на передний план идентификационной матрицы сообщества.

Анализ проблемы региональной идентичности обнаруживает, что само понятие крайне неоднозначно и складывается не просто на основании синтеза терминов ее образующих, таких как регион, политическое пространство, идентичность. Выявление связей и их взаимопересечений прочно связано с предметной областью субдисциплины политической науки - политической регионалистики.

Во втором параграфе «Основные методологические подходы к изучению региональной идентичности» проанализированы основные методологические подходы к изучению региональной идентичности и выработан наиболее оптимальный интегративный подход.

В современной научной литературе отчетливо определяются три методологических подхода к интерпретации сущности феномена - политико-культурный, инструменталистский и социально-конструктивистский.

Проведенный обзор методологических подходов позволил сделать вывод, что все три подхода к изучению региональной идентичности с различных сторон подходят в вопросе определения ее сущности. Различия в определениях связаны с тем, что ставится во главу концепта: сущностные характеристики (политическая культура), «выгоды» и интересы политических субъектов (инструментализм) или процесс формирования и трансформации дискурсивных практик, наполняющих смыслом коллективную «самость» (конструктивизм).

Из кардинально противоположных посылов исходят политико-культурный подход и инструментализм. Первый считает, что региональная идентичность представляет собой ценностно-эмоциональное ощущение принадлежности к региональному сообществу, содержащее информацию об исторических, экономических, культурных и пр. ее составляющих. При такой трактовке также замечается, что идентичность складывается естественным образом, зависит от объективных факторов, представляет часть материального мира и выполняют важную функцию в жизни регионального сообщества. Инструментализм, напротив, связывает региональную идентичность с возможностью изобретения и понимает ее как средство для достижения рациональных целей и делает упор на субъективный фактор. Региональная идентичность здесь определяется как уникальность региона, которая конструируется региональной элитой на основе определенного культурного атрибута, с помощью проведения целенаправленного политического курса.

Социально-конструктивистский подход пытается объяснить, как и почему человек или общество принимает те или иные принципы и способы идентификации, как и почему человек или общество подчиняется им. Идентичность рассматривается как процесс интерпретации своеобразия, на основании которых происходит конституирование сообщества. Этот процесс обусловлен и поддерживается дискурсивными практиками и ритуалами и состоит из производства территориальных границ, системы символов и институтов.

Конструктивизм перемещает центр внимания на процесс и механизмы конструирования идентичности. Поскольку он также исходит из принципа активности политических акторов, это сближает его с инструментализмом. Конструктивизм определяется в качестве методологической основы для изучения региональной идентичности. Помимо анализа практик конструирования, в исследовательскую модель включается элементы политико-культурной традиции, заключающиеся в анализе характеристик пространства, в рамках которого локализован регион, а также значимые для сообщества характеристики их особости. Речь здесь идет о поиске основ для идентификации, составляющих в терминологии Э.Шилза «культурное ядро» сообщества, выражающего его своеобразие и самобытность. Значения культурного ядра задают матрицу для идентификации сообщества, но степень их выраженности определяется дискурсивными практиками формирующих «узловые точки» (Э.Лаклау, Ш.Муфф) региональной идентичности.

Таким образом, усиление значимости культурных характеристик регионального сообщества в конструктивизме формирует интегративный подход. На основе него дается определение региональной идентичности – это процесс интерпретации регионального своеобразия, через который региональная уникальность приобретает институционализированные черты в определенных символах и мифах сообщества. Этот процесс обусловлен и поддерживается дискурсивными практиками и ритуалами и состоит из производства территориальных границ, системы символов и институтов.

Вторая глава «Структура и типы региональной идентичности в современной России » посвящена конструированию типологии региональной идентичности в современной России.

В первом параграфе «Региональная идентичность: сущностные черты и структурные элементы» на основе выработанного методологического подхода определяется, что с точки зрения структурных компонентов региональная идентичность состоит из двух основных уровней: культурного и стратегического. Культурный уровень включает в себя те характеристики региональной уникальности, которые можно описать формулой «о чем жители региона думают как о чем-то общим для них всех». В него оказываются объединены черты регионального сообщества, которые формируются в рамках взаимодействия внутри региона, начиная от культурно-исторического наследия и заканчивая формированием особого регионального сообщества выраженного в типических для него характеристиках. Иными словами, культурный уровень связан с характеристикой устоявшихся черт региональной уникальности, ценностных особенностей сообщества.

Стратегический уровень означает использование данных особенностей региональными элитами в практических целях. Это сознательное изобретение и использование региональной уникальности (символическая политика, «изобретение традиций», политика идентичностей региональных элит), а также продвижение конструируемой уникальности, выражающаяся в формировании регионального имиджа (политика по формированию имиджа, позиционирование территории во внешнее пространство и т.д.).

Данное расчленение на уровни во многом является аналитическим конструктом, поскольку в реальности оба этих компонента находятся в тесной связи друг с другом.

Каждый из российских регионов представляет собой совершенно уникальный набор проявлений региональной идентичности в содержательном выражении и наборе дискурсивных практик, конституирующих региональную самость. С этих позиций любой из регионов РФ – это модель региональной идентичности. Между тем, обращение к опыту российских регионов показывает также, что в одних регионах активно осуществляется политика по конструированию региональной идентичности, а где-то региональная «самость» развивается стихийно.

Выработанная структура стала основой для конструирования типологии региональной идентичности во втором параграфе «Типы региональной идентичности в современной России» . Определяющим критерием для ее формирования стало соотношение структурных уровней в региональной идентичности: культурного и стратегического.

В зависимости от присутствия/отсутствия в процессе конструирования региональной идентичности культурного и стратегического уровней были выделены четыре идеальных типа:

1. региональная идентичность с сильным культурным ядром при отсутствии или слабом стратегическом его оформлении.

2. региональная идентичность при наличии сильного культурного ядра и стратегического его выражения.

3. региональная идентичность со слабым ощущением культурного единства при активной имиджевой политике.

4. региональная идентичность, при которой отсутствует выраженное культурное единство и ее стратегическое оформление.

Было определено, что в регионах РФ распространены все четыре возможных сценария практик выработки региональной уникальности.

Выделенные типы были соотнесены с процессами конструирования региональной идентичности в 49 регионах РФ. Сложившаяся конфигурация региональной самости была соотнесена с особенностями региона. Среди них были выделены две группы: особенности, связанные с объективными характеристиками региона (социально-экономическое развитие региона60, территориальное расположение региона61, историческое наследие история освоения и география территории62, национальная специфика региона63

) и, связанные с субъективным выражением (активностью определенных групп (интеллектуальных, элитных) по конструированию идентичности).

Первый тип - региональная идентичность с сильным культурным ядром при отсутствии или слабом стратегическом его оформлении.

Идеальный портрет региональных сообществ с таким типом идентичности предполагает наличие сильной региональной идентификации на основе культурно-психологического единства населения региона по принципу осознания своей уникальности и символизации данной уникальности в определенных символах сообщества. При этом данная самость не находит выхода в осознании общего интереса и четкой политики презентации самости.

РЕГИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ В ДИСКУРСЕ СОЦИОЛОГИИ РЕГИОНАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ1

Г.С. Корепанов

Тюменская областная дума ул. Республики; 52, Тюмень, Россия, 625018

Понятие региональной идентичности является базовым в новом научном направлении - социологии регионального развития. Развитая региональная (локальная) идентичность связана с особым чувством территории (места) членов данного сообщества, которая повседневно нуждается в их поддержке. Особенность авторской теоретической схемы проявляется в трактовке региональной идентичности и сопряженных с ней рациональности, действия, ценностей (культуры), институтов, социальных норм, рассматриваемых на уровне действующих субъектов и локализуемых в конкретном региональном пространстве (региональном контексте). Теоретическая авторская схема верифицирована конкретным эмпирическим исследованием. Главный результат проведенного экспериментального опроса - это верификация концепции региональной идентичности, позволяющая выявить социальные эффекты, базирующиеся на идентификации носителей власти с ценностными предпочтениями региональных сообществ и составляющих их индивидов.

Ключевые слова: региональная идентичность, идентификация, результаты опроса жителей Тюменского региона, «свой-чужой».

В настоящее время усилился научный интерес к проблеме региональной идентичности. Так, Институт социологии РАН опубликовал исследование по современным проблемам российской идентичности .

В социологической традиции теория социальной идентичности развивалась как концепция объяснения групповых и межгрупповых феноменов в терминах их преимущественного порождения коллективным Я. Понятие социальной идентичности используется в исследованиях проблем массового поведения и коллективного процесса, политической риторики, девиантного поведения, молодежных субкультур. Одним из оснований теоретико-методологического анализа социальной идентификации является диспозиционная теория регуляции социального поведения личности В.А. Ядова , в которой социальная идентичность рассматривается как относительно устойчивое диспозиционное образование.

В теоретическом плане понятие «социальная идентичность» можно «конвертировать» в понятие региональной идентичности - конечно, при определенных условиях, среди которых выделим следующие:

Обязательный учет индивидуальных когнитивных механизмов и мотиваций, которые лежат в основе формирования не только межличностных связей, но также и эмоциональных связей с данным местом. Тем самым реализуется психологическая компонента идентификации. Важен учет влияния идентификации на индивидуальные чувства человека и отношения его Я с другими; важен также учет действий, мотивированных социально заданными трактовками этих отношений в данном локальном (территориальном) контексте;

1 Работа выполнена при финансовой поддержке фонда РГНФ, грант № 06-03-00566а.

Формирование и опыт региональной идентичности тесно связаны с поддержанием социального порядка на уровне региона (территории), поэтому объектом исследовательского интереса здесь являются социально-региональные роли и опосредованные ими интеракции;

Важен учет социокультурных стереотипов, определяющих общий склад сознания жителей данного региона, их базовые жизненные ценности, мотивации, способы восприятия действительности, понимаемые как относительно устойчивое диспозиционное образование, в итоге обеспечивающее достаточно надежную их трансляцию как во времени, так и в пространстве.

Подчеркнем, что деление на социальную и региональную идентичность носит условно-аналитический характер. Узкое и широкое понимание идентичности (или самосознания) предлагает Л.М. Дробижева. По ее мнению, согласно узкому пониманию, идентичность - это просто самоотнесение к группе, а в широком понимании простое самоотнесение дополняется более содержательными и глубокими представлениями о своей группе, о ее языке, культуре, истории, регионе, государственности и т.п. .

Можно утверждать, что региональная идентичность - это переживаемые и осознаваемые смыслы и ценности той или иной системы локальной общности, формирующие «практическое чувство» (самосознание) территориальной принадлежности индивида и группы. Вопрос региональной идентичности для них является, по сути дела, вопросом определяющим. Так, для типично русского населения региональная идентификация определялась, как правило, не столько чисто национальной (русский), сколько территориальной принадлежностью, придающей в собственных глазах и глазах окружающих специфические социально, психологически и культурно значимые признаки. Об этом писал еще Питирим Сорокин, согласно которому «из всех связей, которые соединяют людей между собой, связи по местности являются самыми сильными» . Помогая ответить на вопрос «К чему я принадлежу?», идентификация с данной территориальной общностью и обстоятельства социальной жизни приобретают для индивида глубокий личностный смысл.

Выделяют две составляющие региональной идентичности: объективную и субъективную. В объективном плане региональная идентичность часто выступает как процесс интерпретации региональной уникальности, когда данный регион становится институционализированным в определенном виде сообщества. Этот процесс обусловлен и поддерживается дискурсивными практиками и ритуалами и состоит из производства региональных границ, системы символов, смыслов и институтов. Акцент делается на объединении людей по региональному признаку для выражения своих региональных (локальных) интересов в тех или иных сообществах вне прямой связи с территориальным делением. Возникает «сообщест-венный эффект», означающий, что сообщество существует, обретает политическую субъектность, происходит его активизация и актуализация в политическом и в социально-экономическом пространстве. Индикатором существования именно такого сообщества и является наличие региональной идентичности, или в терминах Дж. Эгнью «чувства места» . Бывает, что на основе данного типа ре-

гиональной идентичности развиваются некоторые признаки национализма, свидетельствующие о высокой степени развития прежде всего политических интересов данного сообщества.

В субъективном плане региональная идентичность выступает как осознание интересов, индивидуальных когнитивных механизмов, мотивации индивидов, которые лежат в основе формирования межличностных связей; групповых и меж-групповых феноменов в терминах их преимущественного порождения коллективным региональным сознанием. Понимание идентичности как категории, обозначающей переход объективности в субъективность и, наоборот, субъективного в объективное, - важный методологический момент также и для определения категории экономико-социального регионального интереса, причем такой интерес может рассматриваться именно «с точки зрения переходного элемента в сознании людей - к действию, к мотивации» .

Использование данного подхода позволяет рассматривать территорию не только как жизнедеятельность сообщества, но и как жизнедеятельность элиты, которые выступают от имени сообществ, представляя в той или иной степени их интересы.

Особенности тюменской региональной идентичности заключаются в том, что она амбивалентна: опросы показали исключительную сложность, многоуровне-вость и многозначность идентификации себя частью населения в разном качестве: согласно одной точке зрения, Тюменский регион (а также и те жители, которые идентифицируют себя с ним) - это нефтяная и газовая столица Российской державы; согласно другой точке зрения, это колония, эксплуатируемая центром. Однако жизнь людей, населяющих тюменскую землю, их коллективное региональное Я - намного шире и глубже этой «ресурсной парадигмы». По выражению губернатора Тюменской области В. Якушева, для России Тюмень - это и столица нефтегазового региона, и ее нефтяной символ, и мировой бренд .

Переходя от методологически-теоретических рассуждений и разработки аналитических категорий региональной идентичности к их содержательной наполняемости и привязке к конкретным явлениям, рассмотрим некоторые социологические данные - результаты эмпирических исследований, непосредственно связанных с заявленной проблематикой.

В исследовании, проведенном ИС РАН под руководством М.К. Горшкова, особенности мировоззренческих типов российских граждан и их самоидентификаций изучались в контексте ответов на вопросы: «С кем россияне отождествляют себя сегодня?», а также «К кому они испытывают наибольшую близость?». По мнению М.К. Горшкова, не ответив на эти вопросы, нельзя понять ни перспективы формирования в России осознанных групповых интересов и умения их отстаивать в рамках гражданского общества, ни перспективы того или иного пути политического и экономического развития России. В исследовании были изучены разные виды возможных идентичностей. Полученные результаты (табл. 1) демонстрируют, с кем и в какой степени россияне испытывают чувство общности, с кем они себя отождествляют в рамках групповых идентификаций . Выявлены четыре группы устойчивых самоидентификаций (2007 г.).

Таблица 1

С кем и в какой степени россияне испытывают чувство общности, 2007 г.

С кем испытывали чувство общности Часто Иногда Практически никогда

С товарищами по работе, учебе 55 38 7

С людьми своего поколения 57 38 5

С людьми той же национальности 54 38 8

С людьми той же профессии, рода занятий 59 35 6

С людьми, разделяющими взгляды респондента на жизнь 62 33 5

С людьми, живущими в том же городе или поселке 39 50 11

С россиянами 35 50 15

С людьми того же материального достатка 46 45 9

С гражданами СНГ 11 51 38

Со всеми людьми на планете 8 36 56

С «советским народом» 15 42 43

С людьми, близкими по политическим взглядам, позициям 27 50 23

С теми, кто не интересуется политикой 22 53 25

С европейцами 6 33 61

Источник: .

Первую группу составили пять идентификаций, фиксируемые более чем половиной респондентов: часть идентификаций имеет предметный характер (товарищи по работе или учебе), четыре относятся к абстрактно-символическому типу общностей (люди, разделяющие те же взгляды на жизнь - это ведущая идентичность из предложенного списка; люди того же поколения; люди той же профессии и рода занятий; люди той же национальности).

Вторую группу составили самоидентификации, которые стабильно разделяют свыше трети россиян. К ним относятся: идентификации с людьми того же материального достатка; идентификации с людьми, проживающими в том же населенном пункте; с россиянами.

Третью группу, значимую в общей сложности примерно для половины россиян, составляют идентичности, связанные с отношением к политике, - 27% устойчиво ощущают близость с людьми, близкими им по политическим взглядам, и 22% также устойчиво относят себя к тем, кто политикой не интересуется. Наконец, четвертую группу составляют относительно малораспространенные самоидентификации, которые постоянно разделяют не более 15% респондентов, - с «советским народом», с гражданами СНГ, со всеми людьми на планете, с европейцами. Удивительно при этом не то, что все эти макроидентичности мало распространены как устойчивые, а то, что по всем ним сократилось число граждан, никогда их не испытывающих .

Далее рассмотрим некоторые результаты опроса жителей Тюменского региона, которое включало три субъекта Российской Федерации (Тюменская область, Ханты-Мансийский-Югра (ХМАО) и Ямало-Ненецкий (ЯНАО) автономные округа). Исследования в регионе проведено при активном содействии областной Думы. Всего было опрошено 4000 человек по опросному листу интервью, разработанному Центром изучения социокультурных изменений Института философии РАН, а также 90 специалистов по анкете эксперта (июнь 2006 г.) . В инст-

рументарий были включены вопросы, характеризующие степень идентификации населения («свое - чужое») с социально-территориальными структурами: поселение (городское, сельское); административный район, его поселение-центр; регион, его город-центр; и в опросе выяснялось, какие из этих структур действительно являются социальными общностями, личностно значимыми для жителей региона («свое»), а какие из них функционируют как необходимые формализованные системы, далекие от личности («чужое»); на уровне методики была операциона-лизирована и верифицирована концепция социального самочувствия как совокупность оценок, которые люди дают себе, своим повседневным взаимодействиям друг с другом, с социальными институтами, территориальными сообществами и обществом в целом .

Респонденты отвечали на вопрос: «В какой мере Вы чувствуете свою близость или отдаленность («свое-чужое») с... (жителями поселения, в котором я живу, жителями областного центра, хотя я там и не живу, жителями всей моей области, жителями Москвы - столицы России, жителями всей России, жителями всей Земли)». Для каждого из вопросов было предусмотрено три варианта ответа (есть близость, нет близости (не знаю), отказ). Для измерения степени интенсивности слоевой близости («свое-чужое»), используется коэффициент интенсивности слоевой близости Киб как отношение числа респондентов, отметивших наличие близости, к числу тех, кто отметил ее отсутствие (табл. 2).

Таблица 2

Степень интенсивности слоевой близости (Киб = «свое-чужое»), Тюменский регион

Терри- тория Жители поселения, в котором я живу Жители областного центра, хотя я там и не живу Жители всей моей области Жители Москвы - столицы России Жители всей России Жители всей Земли

Юг ТО 8,72 1,91 0,91 0,12 0,36 0,22

ХМАО 7,22 1,09 0,49 0,11 0,31 0,21

ЯН АО 9,67 1,02 0,60 0,18 0,38 0,31

Как видно из табл. 2, максимальный коэффициент интенсивности слоевой близости (Киб) верифицируется по признаку «жители поселения, в котором я живу» - в пределах величины 7,22-9,67 (вторая графа табл. 2); «жители областного центра, хотя я там и не живу» - в пределах 1,02-1,91. Важно отметить, что коэффициент интенсивности слоевой близости по признаку «жители Москвы - столицы России» оказался минимальным - в пределах 0,11-0,18, он ниже уровня слоевой близости Киб по признаку «жители всей России» (0,31-0,38) и «жители всей Земли» (0,21-0,31). Все это говорит о том, что идентичности микроуровня намного сильнее, чем макроуровня, а идентичность, связанная с Москвой, самая слабая.

Во всероссийском исследовании, проведенном в 2006 г. ЦИСИ ИФ РАН под руководством Н.И. Лапина и Л.А. Беляевой по выборке в 1200 человек, задавался вопрос «Ощущаете ли Вы близость с людьми...» и предусматривались иные варианты ответов, всего 13 измерений. Эти вопросы направлены на то, чтобы понять,

с каким уровнем общности в наибольшей степени идентифицируют себя респонденты. Для каждого из вопросов было предусмотрено три варианта ответа (есть близость, нет близости (не знаю), отказ). Интересно рассмотреть, как проранжи-ровались эти ответы по коэффициенту интенсивности слоевой близости:

Ощущаете ли Вы близость...? Киб

с друзьями 7,38

с людьми Вашего возраста 6,19

с людьми Вашей национальности 4,24

с людьми того же достатка, что и у Вас 3,94

с людьми той же профессии, что и у Вас 3,20

с товарищами по работе, учебе 2,96

с гражданами России 2,79

с теми, кто живет в Вашем поселке, городе 2,72

с людьми Вашего вероисповедания, религии 2,20

со всеми, кто были гражданами СССР 1,69

со всеми людьми на Земле 1,44

Эти данные позволяют оценить, в каких пределах колеблется коэффициент Киб и насколько среднероссийская ситуация отличается от внутрирегиональной, а также оценить согласованность ответов респондентов в трех различных исследования. Итак, первая группа идентификаций, относящаяся к предметному типу (с друзьями, ровесниками, людьми одной национальности, достатка) это те, общность с которыми ощущает более двух третей ответивших. Следующие слои относятся к тем, которые стабильно разделяет более половины россиян (с людьми одной профессии, товарищами по работе, учебе, гражданами России, с земляками на местном уровне, единоверцами). Остальные относятся уже к малораспространенному типу, и их отмечает уже гораздо меньше респондентов, причем гораздо чаще респонденты уклоняются от ответа на этот вопрос, причем результаты носят достаточно устойчивый характер, и можно говорить о том, что региональная идентичность относится ко второму слою близости, который разделяет более половины, но менее двух третей респондентов, уступая по степени интенсивности идентификаций предметного типа, но значительно превышает абстрактно-условные идентификации. Можно предположить, что если уровень Киб оказывается ниже единицы, люди либо рассматривают данную общность как некую абстракцию либо активно не желают идентифицировать себя с данной общностью.

Согласно нашей гипотезе, следовало ожидать, что жители Тюменского региона должны быть максимально солидарны и испытывать максимальное чувство общности с жителями своего поселения, в котором они живут. В этом гипотеза подтвердилась: так, 35,4% респондентов ощущают жителей своего поселения как «свое», и еще 24,2% - как «близкое», в этой категории также меньше всего затруднившихся с ответом - 13,5%. На втором месте стоит категория «жители областного центра» (9,1% ответили «свое», 23% - «близкое»), и на третьем - «жители всей моей области» (6% ответов «свое» и 15% «близкое»). Отметим, что данные, близкие полученным нами, оказались и в исследовании ИС РАН (см. табл. 1). Так, «россияне испытывают чувство общности... с людьми, живущими в том же городе или поселке» - 39% (в нашем исследовании - 34%); «со всеми

людьми на планете» - 8% (в нашем исследовании - 5%). Анализ самоидентификаций россиян дает основание говорить о том, что каждый россиянин внутренне включен в систему сложных социальных ролей и связей, важность которых для разных людей и групп далеко не одинакова. Для большинства из них не очень важны макротерриториальные общности, зато важны территориальные микрообщности, отражающие духовную близость людей одного региона.

Для количественной оценки отношения к Тюменскому региону использован коэффициент, отражающий рефлексию субъекта по отношению к данной территории: индекс Крег (коэффициент региональной рефлексии) вычисляется исходя из ответов на вопрос: «Какие чувства Вы испытываете по отношению к своему региону?» (варианты ответа: «Я рад, что живу здесь»; «В целом я доволен, но многое не устраивает»; «Не испытываю особых чувств по этому поводу»; «Мне не нравится жить здесь, но привык и не собираюсь уезжать»; «Хотел бы уехать в другой регион России»; «Хотел бы вообще уехать из России») (табл. 4). Как видим, среди таких базовых жизненных ценностей, верифицируемых в эмоциональном отношении к своему региону в признаке «Я рад, что живу здесь», составляет около 30% жителей Тюменского региона, а в признаке «В целом я доволен, но многое не устраивает» составляет около 40% жителей Тюменского региона. Отметим, что в среднем по России эмоциональное отношение к своему региону в признаке «Я рад, что живу здесь» отмечает существенно большая доля респондентов (42,5%), а совокупная доля положительно окрашенных ответов существенно выше внутрирегиональной ситуации. Заметен разброс - от 11% (городские жители ХМАО) до 16% (сельские жители ЯНАО) населения северных округов хотели бы уехать в другой регион России. В среднем по России сменить место жительства хотело бы не более 2% населения.

Таблица 4

«Какие чувства Вы испытываете к своему региону»

Тюменский регион (%)

Отношение к региону Юг ТО ХМАО ЯНАО Россия в среднем*

Я рад, что живу здесь 31,2 26,0 30,4 42,5

В целом я доволен, но многое не устраивает 41,2 40,8 36,4 40

Не испытываю особых чувств по этому поводу 14,1 12,1 10,1 7,8

Мне не нравится жить здесь, но привык и не собираюсь уезжать 6,5 6,0 6,1 4,2

Хотел бы уехать в другой регион России 4,2 11,4 13,1 2,1

Хотел бы вообще уехать из России 2,7 2,6 3,2 1,5

Отказ от ответа, нет ответа 0,1 1,2 0,7 2

Итого 100 100 100 100

* Данные по России приводятся по исследованию, проведенному ЦИСИ ИФ РАН под руководством Н.И. Лапина и Л.А. Беляевой (выборка 1200 человек, 2006 г.) и использованы с разрешения правообладателей .

После радикальных реформ структура регионального российского общества продолжала обеспечивать достаточно надежную трансляцию жизненных мотиваций и способов восприятия действительности на региональном уровне, и социокультурные региональные стереотипы остались довольно устойчивыми. Если на юге Тюменской области распределение ответов «рады, что живут здесь» между

жителями села и города примерно одинаковое (33% и 30%), то в ХМАО и ЯНАО видна диспропорция - тех, кто отвечает «Я рад, что живу здесь» на селе на 10% пунктов в ХМАО и на 13% пунктов в ЯНАО больше на селе, чем в городе. По России в среднем диспропорция село-город стала еще заметнее, т.е. тех, кто отвечает «Я рад, что живу здесь», на селе на 20% больше, чем в городе, но уровень положительно окрашенных ответов выше, чем в Тюменском регионе.

Почему это происходит? Более подробный анализ позволяет заключить, что жители конкретных региональных общностей по всем субъектам Тюменской области максимально испытывают чувство солидарности (или чувство общности) именно с теми жителями поселения, в котором они проживают. Технология расчета коэффициента близости Киб была применена ко всем поселениям, в которых проводился опрос. Исследуемые поселения региона можно разделить на те, которые отличают высокий уровень самоидентификации, средний уровень самоидентификации и относительно низкий уровень самоидентификации. При этом в первую группу попадают все три региональных центра и поселения, находящиеся в непосредственной близости от Транссиба на юге области.

Заметна такая закономерность: чем дальше от железнодорожных магистралей расположены поселения, тем ниже в этих поселениях уровень самоидентификации регионального субъекта и тем выше - поселенческого. Например, в поселке Боровский, расположенном в непосредственной близости от областного центра, жители показывают высокий уровень рефлексии по отношению ко всей области, высокий уровень близости с жителями областного центра и всей области и самый высокий в регионе уровень внутрипоселенческой близости. В третью группу по уровню рефлексии по отношению к региону входят наиболее отдаленные от основных трасс поселения или неблагополучные в социальном отношении поселки. В свою очередь, сельские населенные пункты показывают относительно более высокий уровень поселенческой близости.

В областном центре Тюмени доля тех, кто испытывает положительные чувства по отношению к региону, выше доли тех, кто испытывает отрицательные чувства, на 71% (очень высокий показатель), а еще выше этот показатель в Ханты-Мансийске - 81%. В верхней части рейтинга по уровню самоидентификации первые девять поселений - для них одновременно характерен и самый высокий уровень региональной рефлексии. Среди них выделяются два типа - относительно высокий уровень региональной самоидентификации (Тюмень, Салехард) и поселки Боровский, Московский, Викулово и относительно низкий уровень региональной самоидентификации (Ханты-Мансийск, Ишим). Можно сказать, что жители последних двух городов, высказывая в целом положительные чувства по отношению к своему региону, не ощущают «своими» жителей этого региона. Причины могут быть различными. Например, в Ханты-Мансийске - один из наиболее высоких уровней жизни в Тюменском регионе, а в Ишиме - один из наиболее низких. В поселениях, для которых характерен относительно низкий уровень региональной рефлексии (нижние семь поселений в рейтинге), более низок уровень региональной самоидентификации, тогда как все другие показатели не слишком отличаются от среднего уровня.

Отметим весьма важный в методологическом плане факт: наибольший разброс по поселениям имеет самоидентификация по признаку «свой-чужой» по отношению к областному центру (стандартное отклонение 0,22), а наименьший разброс - самоидентификация по признаку отношения к поселению (стандартное отклонение 0,14). В среднем по региону наиболее высокий уровень имеет показатель поселенческой близости (0,53) и региональной рефлексии (0,54); наиболее низкий - близости с жителями столицы России - Москвы (-0,51), т.е. тех, кто считает жителей Москвы «чужими», на 51% больше, чем тех, кто считает москвичей «своими». Очевидно, что поселения отличаются главным образом по отношению к областной столице и жителям всей области.

Можно предположить, что региональная самоидентификация и региональная рефлексия может стать основанием для возникновения конфликтов. Как известно, на жителях Тюменского региона сильно отразился весьма длительный конфликт между тремя субъектами Федерации, причины которого кроются в российском законодательстве. К сожалению, действующие в последнее время весьма успешные и полезные программы «Сотрудничество», «Урал промышленный - Урал полярный» хотя и снизили напряженность, но не сняли всех оснований для возможных конфликтов. Если рассмотреть уровни рефлексии и самоидентификации регионального субъекта как разность (+) и (-) ответов в общем количестве ответов по данному региону по тесту Хи-квадрат на значимость различий, то он показывает, что в разрезе поселений все различия значимы, максимальны различия в оценке близости населения с жителями Москвы и областного центра и минимальны - внутрипоселенческие. Это означает, что среди рассмотренных показателей территориального поведения социальных субъектов наибольший конфликтный потенциал заложен в отношении к жителям областного центра и Москвы.

ЛИТЕРАТУРА

Беляева Л.А., Корепанов Г.С., Куцев Г.Ф., Лапин Н.И. Тюменский регион в современной социокультурной фазе эволюции России // Мир России. - 2008. - № 1.

Дробижева Л.М. Государственная и этническая идентичность: выбор и подвижность // Гражданские, этнические и религиозные идентичности в современной России / Отв. ред. В.С. Магун. - М.: Ин-т социологии РАН, 2006.

Интервью с Андреем Здравомысловым // Экономическая социология. - Т. 9. - № 1. - Январь 2008.

Процессы идентификации российских граждан в социальном пространстве «своих» и «не-своих» групп и сообществ (1999-2002 гг.). Мастер-класс профессора В.А. Ядова. - М.: Аспект Пресс, 2004.

Российская идентичность в социологическом измерении // Информационно-аналитический бюллетень Института социологии Российской академии наук / Под общ. ред. М.К. Горшкова. - Вып. 3. - 2008. - М.: Институт социологии РАН, 2008.

Саморегуляция и прогнозирование социального поведения личности / Под ред. В.А. Ядова. - Л., 1979.

Сорокин П. Система социологии. В 2-х томах. - Т. 2. - М., 1993.

Социокультурный портрет региона. Типовая программа и методика, методологические проблемы: Материалы конференции «Социокультурная карта России и перспективы развития российских регионов» / Под ред. Н.И. Лапина, Л.А. Беляевой. - М.: ИФРАН, 2006.

Социологический портрет Тюменского региона. - Тюмень: Тюменская областная Дума, 2007.

Якушев В. Сердце Тюмени // Тюмень: старт века. - Тюмень: Тюменский дом печати, 2006.

Agnew J. Place and Politics. The Geographical Mediation of State and Society. - Boston, 1987.

REGIONAL IDENTITY IN THE DISCOURSE OF REGIONAL DEVELOPMENT SOCIOLOGY

Tyumen Regional Duma

Respubliki str., 52, Tyumen, Russia, 625018

The concept of regional identity underlies the new emerging field of science - sociology of regional development. The well-developed regional (local) identity is associated with the specific perception of territory (location area) of the community members which requires their everyday support. The peculiarity of the author’s theoretical model manifests itself in the interpretation of regional identity and the associated concepts of rationality, action, values (culture), institutions and social norms identified at the level of the acting subjects and localizable in the definite regional space (regional context). The author’s theoretical model is verified by the actual empirical study. The main result of the survey conducted by the author is the verification of the regional identity concept which provides an opportunity to reveal social effects attributed to power holders’ identification with value preferences of regional communities and the individuals involved.

Key words: regional identity, identification, results of Tyumen region residents survey, «friend-or-foe».

кандидат философских наук, доцент

ЧОУ ВО Московский университет им. С.Ю. Витте (МИЭМП)

доцент кафедры "Психологии, педагогики и социально-гуманитарных дисциплин"

Демьяновский Константин Владимирович, студент 3 курса, факультет управления, специальность: «Реклама и связи с общественностью», Московского университета им. С.Ю. Витте

Аннотация:

В статье проведено социально-философский анализ национальной идентичности в контексте глобализационных трансформаций и региональных интересов, доказывается необходимость переосмысления национальной идентичности.

The article is observed the social and philosophical analysis of national identity is conducted in the context of globalization transformations and regional interests, the necessity of understanding of national identity. Efficiency efforts in this direction depends on the particular ideological and functional expression of society.

Ключевые слова:

национальная идентичность; регион; региональная идентичность; политическая нация; национальные интересы; глобализация; трансформация

national identity; region; regional identity; political nation, national interests; globalization; transformation

УДК 316.6

Исследование идентичности является традиционной темой в гуманитарных науках, а изучение проблем, связанных с явлениями регионального и кроссрегионального уровня до сих пор носит эпизодический характер.

По мнению многих исследователей, усиление регионализма наряду с ослаблением национальных государств является одной из тенденций современности и ведет к возрастанию значимости региональной идентичности, ее обусловливают как экономические, социальные, политические реалии, так и кризис идентичности. Регионы и регионализм имеют давнюю историю в Европе ведь именно регионы предшествовали возникновению национальных государств и способствовали оформлению возникшей государственной системы, тогда как для национальной идентичности решающим фактором является гражданская (политическая) общность, то для этнической и региональной идентичности - культурная общность. Регионы же, как пространства образуются функциями, культурой и общей идентичностью, политической мобилизацией и руководством, а также институтами, являясь динамичной социальной конструкцией, в основе своеобразия которой лежат языковые и религиозные особенности .

Современные регионы выходят за рамки национальных государств и активно соперничают друг с другом, выступая в качестве самостоятельных политических единиц, так в ряде случаев регионализм выступает как способ сопротивления изменениям (консервативный и оборонительный регионализм) и наоборот, как инструмент модернизации (космополитический и прогрессивный регионализм).

Общество, как и любая неравновесная система, обладает такими фундаментальными свойствами как устойчивость и изменчивость (традиция и инновация). Соотношение этих характеристик и определяет пластичность общества, умение в нужный момент дать адекватный ответ на внешние и внутренние вызовы. Вместе с тем, по мере институализации общества его устойчивость возрастает в ущерб изменчивости. В итоге, когда возникает потребность в радикальных перестройках, общество подчас оказывается неспособно на назревшие насущные трансформации. Универсальным решением этой проблемы является «омоложение» общества. Такое явление, именуется в биологии как неотения, в психологии - регрессия или инфантилизация. Подобные проявления часто считаются признаками патологии, но по нашему мнению, во многих случаях это может быть вполне оправданным адаптационным шагом (механизмом), который система совершает для самокоррекции, а маргинализация современного российского общества выступает как проблема социального развития. Обоснование данного тезиса и является основной целью данной статьи.

Маргинализация (как социальная, так и культурная) усиливается также несовместимостью ментальностей различных культур и социумов, создавая напряжение при межкультурных и межличностных взаимодействиях.

В индивидуальном поведении человека известны случаи, когда пассивно реагируя на трудности, он буквально смещает собственное поведение в сторону большей инфантильности, как бы совершая в своем росте/развитии откат назад. Иными словами, в ситуациях, когда человеку не удается преодолеть внутренний конфликт, он неосознанно прибегает к менее зрелым и потому подчас менее адекватным формам поведения. Такое явление в психологии, как уже отмечалось, именуется регрессией . Вместе с тем, можно задаться вопросом, а всегда ли такая регрессия поведения является неадекватной реакцией? Ведь подчас это «странное поведение» (регрессия) может защитить психику от «перегрева» и более того, «детское» поведение порой оказывается более адекватным, в условиях неопределенной или часто меняющейся ситуации, поскольку ребенок гораздо пластичнее взрослого и легче адаптируется к новому. В таком случае регрессию можно назвать частным случаем неполной неотении (фетализация психики). Такие формы регрессии присущи не только индивидам, но и культурным институтам. В настоящее время многие проявления такой «детскости» общества могут быть обусловлены, как отмечалось, резким ускорением темпов жизни человека. В этих условиях возникает парадоксальная ситуация, когда «человек работающий» (Номо operantes) начинает проигрывать в социальном плане «человеку играющему» (Номо ludens), поскольку современное общество гиперпотребления и перепроизводства гораздо больше нуждается в «жизнелюбах», чем в трудоголиках. В этом мы видим источник как негативных, так и позитивных явлений в культуре современной эпохи. По сути, вся парадигма культуры постмодернизма с ее ироничностью, деконструкциями, ниспровержением авторитетов, отсутствием собственной четкой позиции, неуемным стремлением к пародированию, на наш взгляд, хорошо объясняется инфантилизацией общества. Но стоит произойти какому-либо природному или культурному катаклизму, общество неизбежно сдвигается в сторону большей геронтоморфности. В частности, война заставляет рано взрослеть. И когда такие катаклизмы имеют локальный характер, то это неизбежно создает дисбаланс уровня педоморфности/геронтоморфности различных культур в государстве.

Региональная идентичность - это социальная конструкция, созданная в специфическом контексте под давлением социальных, экономических и политических обстоятельств, а фактор региональной идентичности является «националитарным» утверждением регионального коллектива, «голосом» региональной группы. Важнейшей функцией регионального самосознания является поиск путей самосохранения региональной общности, в связи с чем некоторые исследователи считают региональную идентичность вариантом этнической или точнее субэтнической идентичности.

Следует отметить, мифологизации подвергаются наиболее значимые для данной общности исторические события (реальные или «изобретенные»), которые становятся для населения региона «избранной общей травмой» или «избранной общей славой» ведь региональная идентификация базируется на прошлом общности.

Формирование идентичности региона может рассматриваться как целеполагающий политический процесс, при этом главным в данном процессе является мотивированная политическая деятельность, направленная на вычленение старых и создание новых региональных символов и образов, которые внедрялись бы в массовое сознание. Немаловажное значение в создании и поддержании чувства социального пространства и ограничении проблем региональной перспективой отводится региональным средствам массовой информации. Региональная идентичность может, как вступать в конфликт с национальной идентичностью, так и быть важной ее составляющей, соответственно существуют автономистские, дезинтеграционные регионализмы и регионализмы интеграционные, впрочем, «водораздел» между национализмом и регионализмом совершенно не ясен и становится еще менее ясным по мере переустройства государства.

Региональную идентичность можно сменить как профессиональную, хотя утрата региональной идентичности и обретение новой занимает порой длительное время сопоставимый с жизнью поколения, что порой приводит к более долгой адаптации сельских жителей, переехавших в город и наоборот. В связи с этим мы можем утверждать, что «земляки» переносят на новую почву не только привязанности, но и фобии, предрассудки, которыми отличалась их социальная жизнь на малой родине, что не всегда ведет к взаимной склонности к солидарному воздействию. Вместе с тем, эти локальные волны неизбежно сталкиваются, резонируя, в случае их несовместимости, что создает дополнительную волну маргинализации.

В качестве примера можно привести депортацию в середине ХХ века ряда малых народов (балкарцев, карачаевцев, чеченцев и ингушей и др.). Для них это был локальный катаклизм, что вызвало не только всплеск самосознания вплоть до этноцентризма, но и тенденцию к геронтоморфности молодого поколения, которое вынуждено было расти в более жестких условиях в Средней Азии . Одним из проявлений такой геронтоморфности стал резкий рост рождаемости, что, как известно, является маркирующей чертой геронтоморфности, в то время как инфантильное общество, как правило, не склонно к высокой рождаемости. Процесс такой локальной стратификации неизбежно сгладился бы аккультурацией, но столкновение подчас несовместимых ментальностей может вызвать ответную волну еще более масштабной стратификации и маргинализации.

Впрочем, не только народы, подвергшиеся насильственной депортации на Северном Кавказе, столкнулись с проблемой локального всплеска геронтоморфности - это можно отнести ко всем социумам и культурам, втянутым в локальные войны и конфликты. А что касается народов Кавказа и кавказского региона, они значительно позже других, более благополучных регионов Советского Союза, преодолели послевоенную разруху середины ХХ века, а значит, и затухающая волна геронтоморфоза/педоморфоза здесь прошла с отставанием по фазе от общероссийской волны, сохраняя и сегодня большую геронтоморфность кавказских культур, явно ввергая их в шумный конфликт с современной российской массовой культурой - культуры неотеничной, а главное - провоцируя «убегание кавказского социума в этничность» региональной идентичности.

Как выйти из этой ситуации нарастающего взаимного отчуждения культур и региональной раздробленности? Ответ очевиден - чем толерантней взаимоотношения культур, тем больше шансов на выравнивание культурных ментальностей и преодоление маргинализации.

В настоящее время более актуальна иная проблема, когда все более динамичные социальные сдвиги в обществе приводят к маргинализации значительной части населения отдельных регионов и даже государств и, не смотря на то, что мотивационная и каузальная сущность этих процессов также лежит в плоскости личностных адаптаций, а точнее личностной инадаптивности, исследовать данную проблему уже не достаточно на личностном уровне. Здесь требуется комплексный социокультурный подход к проблеме. В частности, на Северном Кавказе резко возрастающая роль новых правовых отношений, все чаще вызывает внутренний конфликт со старой мировоззренческой структурой, все еще в значительной мере, ориентированной на родовые (трайбалистские) правовые отношения. Это может выливаться во множестве неадекватных проявлений, вплоть до аномии. И проблема заключается отнюдь не в нежелании жить по новым общепринятым правилам, а во внутреннем конфликте аксиологического характера, как например, при несовпадении нового закона со старой, глубоко заложенной, иногда даже архетипически, моралью. Истоки трайбализма лежат в родоплеменных отношениях. В совсем недавнем прошлом, они обеспечивали весьма эффективный механизм саморегуляции отношений традиционных культур. Принадлежность к роду давала не только определенные права, но и предписывала каждому члену рода вполне конкретные обязательства перед собственной общиной. Нарушение этих обязательств весьма эффективно пресекалось. Вместе с тем, как права, так и обязанности, в том случае, если ты не принадлежишь к данному роду, могли регламентироваться не так жестко, либо вообще не регламентироваться. Модель строилась на тех же принципах реципрокных альтруистических взаимоотношений .

Анализ ситуации с формированием новых «представлений о себе» в современном мире показал, что проблема региональной идентичности продолжает оставаться наиболее значимой, а социально-политические и экономические трансформации в нашей стране породили новую этнополитическую и социально-психологическую реальность, с которой еще предстоит освоиться. Современные процессы поиска новой региональной идентичности разными группами, рост этнических миграций, формирование общегражданской идентичности, изменение структуры индивидуальной и групповой этнической идентичности в контексте процессов глобализации мира ведут как к нивелированию идентичностей социальных групп, так и к порождению новых типов социальной и индивидуальной идентичности, открывая все новые и новые пласты проблематики идентичности.

Библиографический список:

1. Алешинская Е.В., Гриценко Е.С. Английский язык как средство конструирования глобальной и локальной идентичности в российской популярной музыке // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2014, № 6(1).
2. Гатиатуллина Э.Р. Проблематика и истоки исследования социальной идентичности // Научные проблемы гуманитарных исследований: научно-теоретический журнал; Институт региональных проблем российской государственности на Северном Кавказе. Вып. № 3. - Пятигорск, 2011. - С. 269-274
3. Гатиатуллина Э.Р. Становление этничности как формы социальной идентичности // Социология образования. Вып. № 3. - СГУ, 2011. - С. 82-89
4. Гатиатуллина Э.Р., Тайсаев Д.М. Феномен неадекватных страхов в современном обществе // Дискуссия; Институт современных технологий управления. Вып. № 9 (39). - Екатеринбург, 2013. - С. 12-15
5. Гатиатуллина Э.Р., Орлов А.Н. Маргинализация как социальный феномен в контексте современных глобализационных процессов // Вестник Московского университета им. С.Ю. Витте. Серия 1: Экономика и управление. 2013. - № 4. [Электронный ресурс]. URL:- http://www.muiv.ru/vestnik/pdf/eu/eu_2013_4_63_68.pdf
6. Тхагапсоев Х.Г., Гатиатуллина Э.Р. Идентичность: к проблемам методологии // Научная мысль Кавказа. Северо-Кавказский научный центр высшей школы ЮФУ. Вып. № 4 (64). - Ростов-на-Дону, 2010. - С. 16-23

Рецензии:

12.11.2015, 11:22 Адибекян Оганес Александрович
Рецензия : Адибекян Оганес Александрович. Статья посвящена рассмотрению фактора привязанности, любви людей, социальных групп к месту своего проживания, территории расположенности своих предков, к местам их захоронений. Привязывают и природа, климатический фактор, природные ресурсы, характер труда. Любовь к привычной земле предстат как сплачивающий людей фактор ("землячество") в добавление ко множеству других, где национальность, специальность, состав знакомых и друзей и др. Эта привязанность может заиметь политическое содержание, стать партиотическим фактором. Все, что написано, интересно, адресовано тем, кто мало это представляет, а то и не учитывает. Статья достойна публикации. Но стоит кратко добавить, что кроме заинтерсовавшей "земляной идентификации" есть ее противоположности: эмиграция ради трудоустройства, выезд ради предпринимательства, переселение беженцев, выселение из государства, выезды из-за страха перед юридическим преследованием. Тогда подход не предстанет односторонним.

12.11.2015, 23:37 Колесникова Галина Ивановна
Рецензия : Статья написана на актуальную тему. Выстроена логично, стройно, соблюдением всех требований, предъявляемым к научным статьям. Видна большая работа научного руководителя. Обладает несомненной научной новизной. рекомендуется к публикации.

11.12.2015, 14:28 Назаров Равшан Ринатович
Рецензия : Проблема идентичности представляет собой очень важный круг вопросов, носящих междисциплинарный характер. Интерес к данной проблеме проявляется со стороны философии, психологии, культурологии, и практически всего спектра общественно-гуманитарного знания. Авторам удалось раскрыть проблему с точки зрения современных регионалистских подходов. Несколько спорен авторский подход по поводу причин и последствий геронтоморфности, но это является авторской позицией. Статья может быть рекомендована.